Мариенгоф Анатолий Борисович
Шрифт:
А потом тебя - живого
Как-то привела Пыжова
Вместе с Нюрой, вместе с Саррой
И в квартирке нашей старой
Мы, бывало, до утра
Пили водку и "Абрау"
Я читал стихи Сергея,
Ты свои стихи читал,
И на профиль твой Бердслея
Джим смотрел и засыпал.
Эта качаловская "квартирка старая" находилась во втором этаже деревянного флигеля, что стоял во вдове Художественного театра.
В таких квартирках в Пензе жили самые мелкие чиновники, а в Москве сторожа и дворники. Крохотные комнатки, с крохотными оконцами, с низкими потолками, с поскрипывающими половицами и поющими дверями.
Но до чего же была уютна, радушна, тепла, сердечна, гостеприимна эта дворницкая квартирка!
Я не скажу, какого времени - павловского или александровского - была качаловская мебель, но в креслах было удобно сидеть, на диване развалиться, а за круглым столом о пяти ножках - вкусно елось, хорошо пилось и чудесно разговаривалось. Потому что не только молодым гостям, но и хозяину, который находился в великолепной мужской зрелости, никто еще не говорил: "Вася, тебе гуся с яблоками нельзя!" - "Нет, нет, только не поросенка!" - "Положи обратно кусок, положи! Вот, пожалуйста, это твое белое мясо - куриная грудка с рисом".
Или: "Вася, Вася, ты уже две рюмки выпил. Хватит! Сам же сегодня доктору слово дал!"
Нет, хвала Господу, тогда еще всем и все было дозволено, никто не смотрел трагическим глазом на гусиный филейчик, никто не выхватывал изо рта папиросу и не вел счета рюмкам, стопкам, бокалам. Этого скучного и скорбного счета, портящего жизнь.
Ольгу Ивановну Пыжову я бы тоже отнес к ряду некрасивых красавиц.
Разноцветные глаза этой актрисы Художественного театра воспел в своем рассказе один из "Серапионовых братьев". Язычок у Пыжовой был тонкий и острый, как лезвие бритвы, которая почему-то называется безопасной. А о пыжовском нраве следовало бы сказать приблизительно те же слова, что сказал Пушкин о комедии Бомарше:
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти "Женитьбу Фигаро".
Справедливость этого пока еще может кое-кто засвидетельствовать. Через год, другой, третий - еще меньше. Не за горами тот день, когда их не сыщешь и днем с огнем. А жаль! Хорошие свидетели. Они умели и настоящими стихами побаловать человека, и на сцене играли неплохо, и недурно ставили пьесы, и могли до вторых петухов с толком и жаром поговорить об искусстве.
Недавно в МХАТе одного из этих свидетелей, убеленного сединами, отмеченного лысиной, как у линяющего орла, и обласканного народной любовью, принялся поучать бойкий служащий из Министерства культуры. Мой свидетель слушал, посапывая, кивал головой и вдруг буркнул оттопыренными губами:
– Умерли.
– Простите, кто умер?
– А те, кто могли учить меня.
Так вот: эти немногие свидетели могут подтвердить, что когда Ольга Ивановна была в настроенье, - а в те времена это не являлось редкостью, она с лихвой заменяла для нашей небольшой компании бутылку шампанского, на которую не всякий день мы могли раскошелиться.
Пыжова жила в небольшой коридороподобной комнате. Единственное окно выходило на площадь, которая меняла памятники, как меняет мужей современная женщина. Перед ампирным дворцом сначала стоял белый генерал по фамилии Скобелев; потом олицетворявшая свободу замоскворецкая молодуха в древнеримском одеянии; она была высечена из шершавого серого камня и держала в руке гладкий шар. Художник Якулов называл его арбузом. Теперь на этой площади высится монумент основателю Москвы. Он крепко оседлал лошадь Васнецова с картины "Три богатыря".
В коридороподобной комнате Пыжовой сиживали знаменитейшие футуристы, имажинисты, "Серапионовы братья", композиторы, режиссеры и художники.
Рассказывают, что Елизавета Михайловна Хитрово, дочь фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова, поздно просыпалась, долго лежала в кровати и принимала избранных посетителей у себя в спальной.
Женщины моего века тоже принимали у себя в спальной, но этому никто не удивлялся, потому что никаких других комнат, как правило, у них не было.
Про дочку победителя Наполеона еще рассказывали, что, когда избранный посетитель намеревался сесть, она взволнованно останавливала его:
– Не сюда, не сюда! Это кресло Пушкина!.. Ой, не на диван! Это место Жуковского... Нет, нет, и не на этот стул. На нем сипел Гоголь!
И ласково заижючала:
– Друг мой, садитесь ко мне на кровать. Это место для всех.
Упаси меня Боже от каких-нибудь аналогий!
Не знаю, как другие, а в особенности литературные критики, но лично я верю в любовь с первого взгляда. Верю хотя бы потому, что сам так влюбился. Кроме того, и отец английской драматической литературы сказал: "Тот, кто любил, всегда любит с первого взгляда". В той же степени, если даже не больше (и тут некоторый опыт у меня имеется), верю и я в дружбу с первого взгляда. Именно так - с первого взгляда подружился я с Сергеем Есениным, с Сергеем Образцовым, с Ольгой Пыжовой. Вероятно, подобное случается только в молодости, когда трезвый ум, к счастью, не слишком вмешивается в наши чувства.
В конце первого вечера приятного знакомства на капустнике Камерного театра Ольга Пыжова уже с нежностью говорила и мне, и Никритиной, и Сарре Лебедевой:
– Ну, гады...
Нет, никогда не понять и старым и новым "этим Коганам" теплого пыжовского слова!
Через два дня, сверкая своими разноцветными глазами, она объявила Качаловым, с которыми была в самых тесных отношениях:
– Сегодня после спектакля я приведу к вам трех гадов: Мариенгофа, Никритину и Лебедеву.
Для Василия Ивановича и Нины Николаевны слово "гад" было рекомендацией более чем достаточной.