Шрифт:
– Как помёрла? – Лука наклонился, рассматривая лежащую девушку. – Диос помилуй, Матушка спаси… Сдушегубили девку, лихо-то какое.
Дед охнул и приложил руку к сердцу:
– Лёнька… Чой-то мне на душе спёрло. Дыхнуть тяжло.
Лёнька, сразу забыв о мёртвой Матрёне, метнулся к Луке, аккуратно усадил его на землю и прислонил к яблоне.
– Сейчас, сейчас, деда, всё пройдёт. Посиди немножко. А я помощь позову.
– Лёнька…
– Что, деда?
– Дивный сад мы уродили…
– Да, деда, красивый.
– Ухрани, Лёнька. Не дай…
Лука закрыл глаза. Лицо его посерело, рука, прижатая к груди, безвольно упала.
– Деда? Деда! Дедушка!!!
(Жертва № 7. Карл Брюллов, «Итальянский полдень»)
Глава 6,
в которой горько и сладко пахнет полынью
Митя привалился спиной к дереву и рассеянно наблюдал, как суетятся в яблочном саду сотрудники. Вот же бессмыслица выходит: он самый главный в этом деле и самый бесполезный сейчас персонаж.
Ну а что? Со свидетелем пообщался, место преступления осмотрел. Остальное – дело рук специалистов. А ты сиди и думай, Самарин.
Глеб Шталь с помощью Вишневского осторожно разматывали повязки на запястьях и животе мёртвой Матрёны Фиориной. Двадцать три года, садовница из крестьянской семьи в селе Троицком недалеко от Москвы.
Повязки, повязки… Логично. В такую жару тело по-другому не удержать. Митя вдруг вспомнил обрывки ткани, найденные в номере Маши Барышкиной, жертвы номер три. Что, если Визионер так же порвал тогда простыню, фиксируя труп в нужном положении? Надо будет внимательно посмотреть докторские отчёты. Вдруг и на других девушках были волокна ткани. Хорошо бы сравнить.
Фиорина. Любопытная фамилия. Тем более для крестьянки. Если ударение ставить на вторую «и», то почти по-итальянски выходит. Фиорина. Фиора. Флора. Цветок на латыни – «флор», на французском – «флёр». Интересно, как на итальянском будет? Надо бы посмотреть в словаре.
Мишка бродил вокруг с фотоаппаратом, непрестанно щёлкая. Новое увлечение сотрудника Афремова. Что ж, отлично, если выберет себе эту специальность. Техника с каждым годом становится всё совершеннее. Недалёк тот день, когда фотографии станут цветными. А глаз у Мишки острый, подмечает все детали.
Семён неподалёку беседовал с подростком Лёнькой. Вот уж кому не повезло вдвойне. И мёртвую девушку обнаружил, и деда потерял. Луку увезли сразу, не стали парня ранить ещё больше. «Дело ясное, сердце», – сделал вывод Глеб, едва посмотрев на старика. Тот выглядел очень спокойным и безмятежным, на лице застыла улыбка. Скорее всего, умер быстро и легко, в своём уютном мирке, в окружении прекрасных яблонь.
Это Лёнька, рыдая, рассказал, что дед всю жизнь проработал в Красном саду и заботился о нём, как о своём ребёнке. И раз уж так угодно небесам, то лучшего места, чтоб старому Луке упокоиться, и найти нельзя. Но почему так внезапно и сейчас? В нём ещё столько сил было!
Горбунов успокаивал всё ещё всхлипывающего Лёньку, ласково гладил его по голове и что-то рассказывал. Наверняка про то, что каждый оставляет на этой земле след, что хороший человек садит дерево, а дед Лука был прекрасным человеком, потому что посадил целый сад, и теперь в каждой яблоне есть частица его души. Какие-нибудь безыскусные и утешительные вещи объяснял мальчишке Семён – простыми, понятными словами, как он умеет.
Сад и правда выглядел ухоженным и аккуратным. Идиллию места нарушало лишь мёртвое женское тело, которого не должно было здесь быть.
Сыщик прикрыл глаза и вдохнул густой, горьковатый запах полыни. Оказывается, её отваром опрыскивают деревья от вредителей. Терпкий аромат вдруг перенёс Митю на четыре года назад. Туда, где так же пахло полынью. И ещё корицей. Странное, нелепое сочетание. Впрочем, весь день тогда вышел странным и нелепым…
…Первый бой после двух недель довольно бестолковой учёбы. Внезапное наступление. Фельдфебель Ефимов раскатисто орёт: «Стройся!» И откуда столько мощи в его впалой грудной клетке и прокуренных лёгких? Фельдфебель курит не переставая. Даже сейчас, когда бегает перед шеренгой «гороховых» [45] солдатиков и придирчиво осматривает их разномастные ряды. Выпускает клуб дыма и тут же отдаёт короткие команды: «Ремень! Фуражка! Винтовку как держишь? Поправить!»
45
«Гороховым» поначалу называли цвет хаки.
И через пару минут: «На изготовку! Огонь!»
Они стреляют. Ветер в их сторону. От дыма начинают слезиться глаза. Митя дёргает стебель затвора своей «мосинки» – вверх, назад, вперёд, вниз. Всё, как учил фельдфебель. Второй выстрел. Вверх-назад-вперёд-вниз. Третий. После пятого наполнить магазин.
Ефимов истошно орёт: «В атаку!» И они бегут. И рядовой Канищев, который бежит слева и на шаг впереди, оборачивается к Мите, подмигивает карим глазом и щербато улыбается: «Щас мы им вмажем!»