«Захочу — буду петь оперу под кипятком».

Еще был человек, которого выпустили после сорока лет, в инвалидном кресле. Он сказал в новостях:

«Я не думаю о потерянном времени, потому что знаете что: время по любому не течет назад. Все, что есть у меня впереди, все — мое, как и у вас». Его пригласили на Кэмден-ярдс [90] и подняли на ноги, чтобы он мог почувствовать траву босыми ногами.

После спектакля я вернулась к Фрэн и Энн выпить пива, и мы засиделись.

Фрэн показала мне новостное видео, записанное тем утром: Эми Марч стоит перед тюрьмой штата, лицо изможденное, но взгляд непреклонный. Она говорит:

— Наша победа в том, что Омар теперь знает, сколько людей верят ему. Он сказал мне, что благодарен нам за это — за то, что все больше людей понимают, что он невиновен, и будут продолжать бороться за его свободу. Он готов к новым битвам. Не забывайте, что он спортсмен: он знает, что такое выносливость.

Пока я смотрела это, Фрэн стала массировать мне плечи и сказала:

— Значит, запрягаемся по новой?

Глупо было с моей стороны желать Омару еще нескольких часов надежды, но с чем еще он жил все это время, как не с надеждой в самом чистом, неразбавленном виде? По сравнению с ним я ничего не знала о надежде.

Мальчики захотели показать мне свои навыки ниндзя на заднем дворе, и я рада, что у меня хватило дури попробовать тарзанку.

Я решила отставить пиво, пока мы с Фрэн не выполним, что собирались. Я хотела быть трезвой для этого.

Я не собиралась обходить вдоль и поперек весь кампус: я прекрасно все помнила с тех пор, как была здесь в 2018 году. Так что я прошла по Северному мосту, вернулась по Среднему, а затем дошла до середины Южного, где остановилась и села, свесив ноги из-под нижнего поручня. На ветвях деревьев только-только распустились нежнейшие, малейшие листочки, желтовато-зеленые, но внизу лесная подстилка уже цвела пышным цветом — мох, побеги и вьюнки, несколько фиалок и первоцветов, — а маленький ручей на дне оврага легко журчал, вероятно, талой горной водой.

Я думала о Карлотте. Как знать, помните ли вы ее. Может, помните, что была такая колючка, к которой не подкатишь. А может, она для вас просто белый шум, как и все, что не касается ваших наваждений. Так или иначе, для меня дружба с ней значила бесконечно много.

Чего я еще вам не сказала, с чем еще толком не свыклась, так это что я приехала в Грэнби, чтобы мы с Фрэн могли высыпать восьмую часть праха Карлотты в Тигровую Плеть. Карлотта этого хотела. Она любила это место.

На мосту я снова сказала себе, что это уже произошло, что мы потеряли ее целых три недели назад.

Я пока гнала от себя мысли о ее детях, но я представила, что она теперь рядом со мной, что она свободна находиться, где захочет. Ей было сорок пять. Теперь ей снова стало семнадцать. Не в том ужасном смысле, как с Талией: вспоминать Талию в семнадцать все равно что вспоминать кого-то на краю обрыва.

А представлять молодой Карлотту — это представлять ее парящей в небе, когда весь мир как на ладони. Девушкой, живущей не столько на том свете, сколько до начала времени.

Я вспомнила, как весной третьего курса Карлотта с Фрэн решили сделать мне сюрприз, когда я участвовала в гребле по Хусатонику в Кенте. Я услышала, как Фрэн на берегу радостно скандировала мое имя, а Карлотта развернулась и показала мне задницу. Я рассмеялась и чуть не сбилась с ритма, но я обожала ее за это.

И это воспоминание воскресило другое — может, в тот же день, а может, позже, — как на последнем отрезке реки я увидела бегущего вдоль берега Омара, который поехал с нами, чтобы бинтовать нас и прикладывать лед к суставам. Вода была бурой от талого снега, и две старшекурсницы отсутствовали из-за гриппа, поэтому на корме впервые оказалась напуганная второкурсница, и гребли мы хуже некуда.

Даже на третье место нечего было рассчитывать, но Омар решил, что мы соревнуемся с ним. Он дал нам обойти себя и продолжил бежать за нами, не отставая, и хотя мы плыли так медленно, что он наверняка мог обогнать нас, он этого не делал — как только он замечал, что мы на пределе сил боремся с течением, он сбавлял ход, притворяясь, что запыхался. За пять ярдов до финиша он остановился и согнулся пополам, словно не мог больше сделать ни шагу, — в этом было столько дурашливой расточительной доброты.

Даже не знаю, почему, несмотря на свинцовую тяжесть, опустившуюся мне на плечи вчера, в тот момент я испытала удивительную легкость — я была готова взмыть в небо. Должно быть, из-за пива.

Эти растения внизу — везунчики, появились раньше всех. Тем, кто родится в овраге позже, душным летом, придется бороться за место под солнцем. Большинство справится. Все зеленое как-то сумело выжить.

С того места, где я сидела, я видела нижний кампус и слышала крики ребят, толкавшихся на ходу в школьном дворе.

Я уже забыла названия большинства растений, но в классе Дэны Рэмос я знала их все. Я прожила в Новой Англии всего четыре года, но узнала и усвоила из окружающего мира больше, чем за всю предыдущую жизнь в Индиане, не говоря о жизни в Эл-Эй, где на моей улице все время расцветает что-то новое и нереально яркое. Но я еще могу назвать вам кое-что из флоры Нью-Гемпшира, его могучих деревьев и недолговечных цветов: триллиум волнистый, свидина канадская, болиголов, кальмия узколистная, кипарисовик Лавсона, сангвинария.