Бритт сказала:

— Очевидно, ты считаешь по-другому. И, честно, Джамиля, я психанула, но услышала тебя, и ты права. Это не моего ума дело.

— Я этого не говорила.

У меня голова пошла кругом, но я нашла в себе силы спросить Джамилю, не хочет ли она высказаться.

Она сказала:

— Хорошо, я выскажусь: я просто прикалывалась, потому что знала, что она поведется.

Я сказала Джамиле, что если ей захочется поговорить со мной позже наедине, то пожалуйста. Я не могла понять, расстроена она или нет, и подоплеку происходящего я понимала лишь отчасти.

Инстинкт в таких ситуациях подсказывает мне сидеть сложа руки и ждать, что будет, но на меня смотрели с таким видом, словно я должна была решить все это. Ситуация была хрупкой, как и психика этих ребят. И я чувствовала себя сбитой с толку: я выдала им эту идею о вас, но она просто растворилась в тумане подростковой тоски и комплексе вины белого человека.

Я сказала:

— Такие разговоры на самом деле важны, и, может быть, у нас даже получится вплести их в подкаст.

Но мы уже прошли половину курса. Бритт, я не знаю, практично ли для тебя менять проекты.

Кроме того, я почувствовала, что мне теперь так же не по себе при мысли, что Бритт может забросить этот подкаст, как было не по себе при мысли, что она за него возьмется. Мне было нужно, чтобы она продолжала расследовать это дело. Сама я не смогла бы довести его до конца, мне требовалось ее участие.

— Я понимаю, — сказала Бритт, и я забеспокоилась, что она вот-вот расплачется. Поэтому я сказала:

— Ольха, ты не мог бы подлить мне кофе? Кто хочет еще кофе? И вы могли бы рассказать нам свои теории.

— Подождите! — сказали Лола. — Вы ведь рассказывали нам свою теорию. Вы думаете, это был учитель музыки?

Я замялась. Это была точка, дальше которой я не двигалась. Я уже не доверяла своим прежним чувствам к вам, я считала вас причастным к убийству, но просто не могла представить, чтобы вы проломили череп Талии. А почему?

Потому что знала вас как хорошего учителя и внимательного отца? Потому что вам нравилась опера?

Потому что вы так легко краснели и от этого казались таким чувствительным? Потому что я поддалась расхожему представлению о том, что темнокожий Омар более склонен к агрессии?

Естественно, я успела свыкнуться с мыслью, что Омар — убийца. Я жила с этим представлением о нем двадцать три года, его фото арестованного и признание перевесили то, что я лично знала его как чувствительного человека. Омар научил меня бинтовать лодыжку, когда я подвернула ее весной. Омар учил гребцов дышать поочередно каждой ноздрей для медитации. У Омара была аллергия на желтенькие «Скитлс», но он не выбрасывал их, а оставлял в блюдце у себя на столе, угощая всех желающих.

В голове у меня была каша. К тому же саднило в горле, и я подумала, не простудилась ли на холоде.

Я сказала:

— Я имею в виду, в кампусе было пятьсот школьников. Десятки преподавателей. А полиция, как верно заметила Бритт, присматривалась к одному Омару.

— Плюс ко всякому персоналу, да? — сказал Ольха. — К садовникам, работникам столовой?

Бритт покачала головой и тихо сказала:

— Здесь уже не было никого, кто не жил в кампусе. Кроме Омара и одного охранника. На Краун-стрит была камера, и подъездная дорожка закрывалась на ночь, так что ни одна машина не могла въехать или выехать незамеченной. А после, то есть когда, наверно, приехала пожарная машина по тревоге, кругом были пожарные. Хотя это уже натяжка.

Ольха спросил:

— А во сколько Омар уехал из кампуса?

— В 23:18, — сказала Бритт. — Что идеально совпадает со временем ее смерти, так что это сыграло против него. Он явно спешил.

— Это было в «Выходных данных», — сказала Алисса.

Я это забыла. Что-то во мне встало на место.

Я сказала:

— Точно. И его единственное алиби состоит в том, что он находился в том же здании, где она умерла, в то же время, когда она умерла. То есть это не алиби. Это противоположность алиби.

Теперь все захотели посмотреть «Выходные данные» — это было интересней, чем сидеть и смотреть, как дуется Бритт, — так что Алисса открыла свой лэптоп, и мы нашли эту запись.

Мы пропустили введение и начали минуты с третьей. Майрон и Кэролайн Кит сидели у себя за кухонным столом, за ними стояли серванты, полные изысканной посуды.

Ольха сказал:

— Подождите, отмотайте назад, мы пропустили «Камелот»!

На него зашикали.

Майрон Кит сказал: «Она у нас была сорванцом. — Талия на фотографии в футбольной форме стояла, опустившись на колено, и не скрывала отсутствия передних зубов. — Но не успели мы заметить, как она стала молодой женщиной».