Шрифт:
– Можно, – согласился Эли. – Знаешь, сколько премудрых и высокочтимых считали Мошиахами самых разных просто очень умных людей?.. Ты думаешь, что если тебя десять тысяч раз уверят, что ты Мошиах, то ты не поверишь им? В себя? Себе?
– Мне никто не говорил, что я…
– А бывало, очень умный сойдет с ума, в прямом смысле этого слова, а те, кто считал его Мессией, до конца жизни этого сумасшедшего так и записывали за ним весь бред, который он нес, слово в слово. Мошиах же!
– Где искать правду?
– Выше.
– Но говорили, что и там ее нет!
– Ишь ты, хорошо учился. Или плохо, если светских книжек начитался!
– Так…
– Мы пришли.
Они остановились возле небольшого каменного домика, и охранник Эли постучался.
На стук явилась баба в теплом платке, будто измазанная малиной – таким бордовым было ее лицо:
– Что пане хочут? – спросила удивленно.
– Здесь ли проживает пан Франчишек? –осведомился Вольперт.
– Другого места для жизни у него нет, – пробормотала в ответ баба.
– А вот здесь вы можете ошибаться! – возразил старик. – Дома ли пан Франчишек?
– Где ж католику быть в воскресенье? – Она обернула малиновое лицо и прокричала: – Франчишек! К тебе жиды!
Пока субботний шабесгой просыпался, пока шел на мамашин крик, Эли еще успел поинтересоваться, нет ли в доме незавершенных на сегодня дел:
– Дрова рублены?
– Так нет еще! Франчишек отсыпался после Шаббата.
– Наруби милой женщине дров, – велел Эли Абраму. – Она, видать, в церкви сегодня была, притомилась за неделю, и помощник ее наработался до того! Исполни помощь в ответ!
– Мне никто в Шаббаты не помогал. Отбирали только все, – ответил на предложение Фельдман. – Били, крепко били…
– Они где сейчас?
«А где они?» – задумался Абрам. – Он понятия не имел, куда направились их души из Михайловской области. Где бухают сейчас Иван и Нюрка? Корова эта Нюрка безмозглая! Еще и совратила его, типа не пробовала еврея никогда, сожрала всю селедку, бутылку водки выпила, а потом в лоб дала кулаком. Спросил, за что, ответила «За так»…
– Их нет…
– Вот… А ты есть. Наруби дров.
– Значит, вы Мессия? – уточнил Фельдман.
– Нет, – улыбнулся Эли. – Лишь праведник.
Абрам кивнул и пошел рубить дрова. Дворик был маленьким, и куча пилёного дерева громоздилась посреди.
Он поплевал на руки, как делал Иван, Нюркин муж, потер ладони и взялся за топорище. Он умел колоть дрова, всегда это делал, ведь надо было топить печь и для себя, и для родителей, приходящих из министерства домой уставшими.
Франчишек с заспанным лицом и в одних длинных трусах в крупный горох прошел мимо рубящего дрова еврея, о чем-то поговорил с Эли, и старик передал ему какие-то документы. Молодой человек сначала глядел в них как баран на новые ворота, а потом, вдруг что-то поняв, запрыгал козлом по двору, крича «Слава великой Польше!».
Фельдман не мог совладать с любопытством и, прервавшись, подошел к старику:
– И что он прыгает как бык на родео?
– Сейчас он получил шанс, – пояснил Эли. – Я оплатил его обучение в Калифорнийском университете. С полной стипендией.
– За что? – обалдел Абрам Моисеевич.
– Просто он хороший и умный мальчик.
Мессия, подумал Фельдман. Хотя имей он миллиард – может, тоже подарил бы кому-нибудь что-нибудь. Но он не имел миллиарда и честно признался себе в том, что последнее, что бы он предпринял, это устроил антисемита-поляка в университет.
– Стипендия-то небольшая, – корила баба с малиновым лицом. – Семьсот долларов. Мальчику одеться надо, кушать витамины, девушку развлекать, а то глядите какой прыщавый! Не щедрые вы, жиды! – она оглянулась. – И этот, внучек ваш… Дрова надо мельче колоть! У нас не баня городская: печь небольшая, чтобы деревья туда целиком впихивать…
– А что у вас с лицом, пани? – полюбопытствовал Эли.
– А что с ним? – удивилась баба, пока ее сын Франчишек пытался встать перед Вольпертом на колени.
– Красное у вас лицо!
– Так я его малиной натерла. Столько уродилось ее в этом году! Страшно подумать! – и к сыну оборотилась: – Грех перед жидом на коленях ползать! Встань, говорю, встань!
– А зачем вы малиной лицо измазали?
Она свысока улыбнулась неразумному нехристю.
– Для красоты, – ответила. – Маска натуральная…
Их не пригласили в дом, не предложили воды напиться – и они пошли своей дорогой дальше по улочкам Бляйвица.
– Не понимаю я вас, – признался Фельдман.