Но Данилыч, проругавшись, никакого направления не озвучил и продолжил поучать Кира, как ни в чём не бывало…

— Всё, мужики, перекур полчаса. Потом — последний рывок, немного осталось, — голос отца прорвался, как сквозь плотный слой ваты.

Последний час Кир работал исключительно на одном упрямстве — нестерпимо болело плечо, то, из которого Егор Саныч извлёк пулю. Дышать тоже получалось с трудом, трещина в ребре ныла так, что Киру хотелось подвывать ей при каждом вдохе. Но он упёрто стоял рядом с Данилычем и выполнял все его указания.

— Перекур так перекур, — пробормотал Данилыч, вытер со лба пот, посмотрел на Кира. — Ну что, устал?

Кир попытался изобразить улыбку и пожал плечами, рана тут же отозвалась саднящей болью, и улыбка у Кира получилась кривая и какая-то жалкая.

— Ничего, — утешил его Данилыч и медленно, вразвалку отошёл к группе мужиков, которые скучковались недалеко, обсуждая последние события.

Кир сделал пару шагов в противоположную сторону и без сил опустился на корточки, привалившись спиной к стене. Прикрыл глаза, перед которыми плавали мутные белые пятна.

— Ты можешь идти, хватит с тебя на первый раз. И так уже сегодня отличился.

Голос отца выдернул Кирилла из мутной зыби. Кир стиснул зубы и упрямо покачал головой.

— Ну, как знаешь…

Отец неторопливой походкой отправился дальше, бросил пару реплик по пути мужикам, позвал куда-то с собой Данилыча. Кир смотрел в удаляющуюся широкую спину отца и думал, что отец, наверно, прав, и ему действительно надо пойти к себе и лечь, потому что, когда отец вернётся и зычно скомандует: «перекур закончен, за работу, мужики», ему, Киру, будет не подняться. Он настолько устал, что просто не встанет, не сможет, у него руки словно одеревенели, а ноги гудели и подкашивались — он не встанет, а если встанет, то упадёт, а если не упадёт, то не сможет сделать и шагу, а если… И в то же время Кирилл понимал, что он и встанет, и пойдёт, и будет делать. Будет, потому что… потому что будет.

Он сжал кулаки и закрыл глаза.

— Привет! Ты тут? — от звонкого голоса Кир вздрогнул.

Гоша, переодетый в спецовку, такую же как у самого Кира и у остальных рабочих, плюхнулся рядом с ним, радостно улыбаясь. Кирилл припомнил: Гоша ему говорил, что они после своей смены ещё приходят помогать сюда, в бригаду его отца. Он и ещё несколько инженеров и техников.

— Привет, — отозвался Кир.

— А мы вот к вам пришли, на подмогу, — затараторил Гоша. — Несладко вам сегодня пришлось? Я слышал, что у вас тут какое-то ЧП случилось? Снова из графика выбились? Павел Григорьевич орал на Бориса Андреевича так, что стены тряслись. Я случайно наткнулся на них в коридоре. Павел Григорьевич грозился какого-то косорукого урода из вашей бригады лично прибить. Вроде как из-за него задержка часа на три. Интересно, кто это у вас так подставился? Ой, ты подожди, я сейчас вернусь, сбегаю, поздороваюсь с Иваном Николаевичем.

Гоша вскочил и умчался, а Кир снова почувствовал, как его накрывает волной нестерпимого стыда.

— Сам он урод косорукий, этот ваш Павел Григорьевич, — пробормотал он себе под нос и тут же вздрогнул, потому что рядом с ним кто-то негромко хмыкнул.

Какая-то баба, светловолосая, в спецовке, которая была ей чуть великовата, со вздёрнутым носом и насмешливыми серыми глазами, тоже, наверно, из пришедших инженеров, бросила на него странный взгляд, но ничего больше не сказала. Кир так и не понял, разделяет она его мнение о Савельеве, как о косоруком уроде, или, напротив, осуждает, но, если честно, ему было плевать.

— Всё, кончай перекур! Давайте поднажмём!

Окрик отца заставил Кира подняться.

***

— Да не расстраивайся ты так, — Гоша поставил перед собой поднос, сел и с аппетитом накинулся на еду, умудряясь болтать даже с набитым ртом. — Ну, с кем не бывает, ты же не знал…

Естественно, Гоше рассказали, кто именно был тем косоруким уродом, которого Савельев лично обещал пристукнуть, и из-за кого они опять выбились из графика, по второму разу перебирая чёртов коллектор. И теперь Гоша изо всех сил старался утешить Кира.

— Я не расстраиваюсь, всё нормально, — устало отмахнулся от соседа Кир.

После того, как они наконец закончили работу, Кирилл хотел только одного — лечь. К ногам как будто по чугунной гире привязали, а плечо уже не ныло, а дёргалось, отдавая болью во всю руку. Идти есть совершенно не хотелось, но Гоша привязался, как банный лист. Спорить с ним не было ни сил, ни желания, и Кир дал себя затащить в столовку, где, едва почуяв запах еды, с удивлением обнаружил, что голоден так, что готов съесть слона. Молодой организм брал своё, боль в плече и руке постепенно отступала, ноги уже не казались такими чужими. Кирилл с наслаждением уминал макароны с тушёнкой, вполуха слушая Гошину болтовню.

— Вот и молодец, что не расстраиваешься. Павел Григорьевич, конечно, может и наорать, он в последнее время вообще злой ходит. Но его можно понять. Он и сам работает на износ. А вообще, Павел Григорьевич справедливый, хотя поблажек никому и не даёт. Так что, вот увидишь, он скоро совсем забудет про твою ошибку. Тем более, что мы почти всё уже исправили. Потому что бригада твоего отца — самая лучшая!

У Гоши все были самые лучшие. И самые справедливые. А Савельев, так послушать, вообще святой. Кир хмыкнул, но возражать Гоше не стал.