— Обойдутся без вашей пары рук, Мария Григорьевна. Мне от вас голова ваша нужна, она ценнее. Если вы из-за усталости тут всё нам запорете, вся работа ремонтников, да и остальных, коту под хвост пойдёт. Так что после смены сразу домой и спать. Всё.

— Я не понимаю, чем я отличаюсь от остальных…

— Вы — дура, Мария Григорьевна? — грубо рявкнул Савельев. — Вам объяснить, чем инженер по реактору отличается от простого техника? Я не позволю ставить под удар весь запуск из-за ваших дамских капризов. Это не обсуждается!

И Павел резко отвернулся от неё, тут же набросившись на попавшегося ему в поле зрения Селиванова и отставив Марусю задыхаться от гнева. Дамские капризы, шовинист чёртов! Тут все вкалывают на пределе своих возможностей, и она, Маруся, справляется. Не хуже других. И ошибок, слава богу, не делает. Грубых ошибок.

Конечно, Савельев придирался. И Марусе всё чаще казалось, что делал он это нарочно, из-за личной неприязни. Потому что она ему не нравилась. Потому что ему приходилось терпеть её присутствие. Потому что Руфимов какого-то чёрта из десятка инженеров выбрал её, Марусю, и взял на станцию. Потому что она была занозой. И потому что оказалась его сестрой.

И смириться с этим Павел Григорьевич никак не желал.

Оставив Гордеева на пульте управления, Маруся вышла из БЩУ и остановилась. Идти к себе, несмотря на жуткую усталость, совсем не хотелось. Потому что там, в маленькой комнатке общежития, что она будет делать одна? Лежать на кровати, жалеть себя, гнать в сторону навязчивые мысли, которые никак не желали отгоняться? Думать? О нём думать? Чёрта с два! Маруся зло тряхнула головой. На людях всё-таки легче, можно переключиться на рабочие вопросы, можно, в конце концов, так уделать себя работой, что под конец дня останется только доползти до кровати и вырубиться. Чтоб гарантированно безо всяких сновидений. Так что чёрт с ним, с Савельевым, и его дурацким приказом — у Шорохова её ждут, и потом, в конце концов, почему она должна отдыхать, когда другие пашут?

Маруся решительно зашагала в машзал.

Сейчас два-три часика поработаю, сердито думала она, потом к себе, в душ и спать. Физический труд тем и хорош, что выматывает до изнеможения, не только руки и ноги, но и голова наливается свинцом, становится пустой и тяжёлой, а это как раз, что нужно и нужно именно сейчас.

Она сама не понимала, что уговаривает себя, убеждает, спорит, и этот разговор — несмотря на работу, несмотря на усталость, несмотря на миллион проблем и вопросов — она вела с собой второй день. Ей казалось, что она только периодически падала туда, в то параллельное измерение, иллюзорное пространство, где ей улыбался чужой мужчина и его лицо было близко-близко, и дыхание щекотало щёку, и горячие руки обжигали сквозь тонкую футболку, но на самом деле она всё время там была, все долгие два дня, лишь изредка выныривая оттуда в реальный мир за глотком свежего воздуха. И снова падая в чужие крепкие руки.

В чужие. Вот именно — чужие.

Маруся раз за разом задавала себе вопрос: как так вышло? Как получилось, что чужой мужик — да красивый, да обаятельный до невозможности, да харизматичный, но при этом самовлюблённый, наглый, с сомнительными моральными принципами — настолько глубоко вошёл в её жизнь, всего за каких-то несколько дней.

«Он — преступник, — сказала она себе, забыв, что за последний час произнесла это уже раз двадцать. — Преступник и не только. Даже если половина того, за что его осудили, правда, он просто первостатейный мерзавец. А ты, Маруся, влюблённая дура. И так тебе и надо!»

Что было «так и надо», почему ей было так и надо, Маруся не понимала. Но ей казалось, что если она будет ругать себя похлеще, то всё само собой устаканится, вернётся и станет, как раньше, как было до него, потому что до него с ней ничего подобного никогда не случалось. Было обычно. Романы, отношения, яркие и скоротечные, нудные и вялотекущие, иногда уходила она, иногда уходили от неё, но, чтобы какой-то мужчина занозой сидел в голове — это уже перебор.

Конечно, во многом она виновата сама. Дала ему втянуть себя в эту игру, флиртовала, подкалывала. Где у неё глаза только были? Такие мужики, как Литвинов, наметив себе жертву, так просто от себя не отпустят — он и не отпускал, оказывал ей недвусмысленные знаки внимания, действовал нахрапом, наскоком. Самоуверенный красавец, привыкший всегда добиваться своего. Ну и добился, разумеется. «Потому что ты — дура, Маруся», — опять повторила она.

А ведь если подумать, он даже не в её вкусе. Ей всегда нравились мужчины серьёзные, основательные, надёжные. По крайней мере Маруся так думала и никогда не велась на внешность, даже в юности. Красота — это только обёртка, иллюзия, сколупни её, а что там — бог знает. Маруся предпочитала не рисковать и с красавчиками, хоть их было и не сильно много в её жизни, расправлялась быстро и незатейливо.

— Вот ты, Маруся, странная, — говорила ей Зинка Круглова, закадычная подружка, глядя, как Маруся отправляет в школьный шредер записку от Игоря Любимова. — Ну и сходила бы с ним в кино. Убыло бы от тебя что ли?

Маруся считала, что убыло бы. Тем более, она ни на грош не верила этому Любимову и не желала пополнять собой длинный список его побед — обойдётся. Зинка пожимала плечами, мол, делай, как знаешь, и тут же перескакивала на другое: оценки, сплетни, наряды… Зинке всегда было что обсудить.