– Смотрите, он, кажется, просыпается, - сказал врач. Кузьминых обернулся и успел заметить, как снова закрылись глаза Аксенова. Капитан поднял руки, точно желая закинуть их за голову, сжал кисти и вдруг... сильно потянулся, резким движением расправив грудь. Даже человеку, ничего не смыслящему в медицине, стало бы ясно, что такое движение никак не вяжется со сломанными ребрами. Главврач ахнул.

– Что это значит?
– спросил Кузьминых.

Аксенов повернул голову на звук его голоса. Увидев своего заместителя, он улыбнулся.

– Ну, вот меня и починили, - сказал он весело.
– Можно встать, доктор?

– Кто вас "починил"? Почему вы думаете, что у вас все в порядке?
– спросил главврач, подходя к Аксенову.

Видимо, он поступил так машинально и даже не заметил, что никакое препятствие не помешало ему это сделать. Но зато это сразу заметил Кузьминых.

"Неужели "этого" больше нет?
– подумал старший лейтенант.
– Куда же делась странная "завеса", которая только что была здесь? Уж не потому ли она исчезла, что капитан проснулся и "завесы" больше не надо? Кому не надо?.. Однако, - едва не сказал он громко, - мне сегодня приходят в голову совершенно дикие мысли!"

Он весь напрягся, делая шаг вперед. Но "завесы" действииельно больше не было...

– Больно?

Пальцы врача осторожно ощупывали правый бок Аксенова. Но, очевидно, боль не появлялась, потому что капитан попрежнему улыбался.

– У меня даже голова не болит, - сказал он.

– А почему вы думаете, что она должна болеть?

– От наркоза.

– Какого наркоза?

– Что-то я вас плохо понимаю, доктор, - сказал Аксенов. Вы же чинили меня под наркозом, не правда ли? Иначе я бы не мог ничего не почувствовать. Разве не так?

– А сейчас вы что-нибудь чувствуете?

– Только одно - желание встать.

– Придется немного подождать. Сейчас сделаем вам повторный снимок.

– А это зачем?

Врач ничего не ответил и вышел. Почти тотчас же в палату вошла медсестра. Но Кузьминых успел прошептать на ухо капитану:

– Не было никакого наркоза. С вами ничего не делали. Вы просто заснули.

– Это странно!
– сказал Аксенов.
– Почему же я не чувствую боли при дыхании? Разве первый снимок ошибка?

"Вот, вот!
– подумал Кузьминых.
– Именно так и будут рассуждать все. И никто не поверит ни в какую "завесу". Ошибка! И больше ничего!"

Он нисколько не сомневался в том, что капитан Аксенов уже здоров. Повторный снимок обязательно покажет, что перелома ребер нет. Но как и чем объяснить то, что зафиксировано на первом снимке? От фотодокумента не отмахнешься!..

– Помогите больному встать, - сказала медсестра.

– Я могу встать и сам.
– С этими словами Аксенов легко поднялся на ноги.

Сестра укоризненно покачала головой.

Идя по коридору вслед за Аксеновым и сестрой, Кузьминых видел, что походка его начальника совсем не та, что была у него, когда он шел из своего кабинета к машине скорой помощи. Сомнения не было - капитан действительно здоров! В чем же тут дело?..

Этот же вопрос старший лейтенант задал и главному врачу. Тот удивленно посмотрел на него.

– О чем вы меня спрашиваете?

– О том и о другом.

– Относительно больного ничего сказать сейчас не могу. Подождем снимка. А относительно "другого", позвольте повторить ваши же слова: вопрос не по адресу.

– Кого же спрашивать?

– Боюсь, что некого.

С минуту оба молчали.

– Не кажется ли вам, - сказал Кузьминых, - что все обстоятельства этого дела следует заактировать?

– Для чего? И для кого?

– Для тех, кто заинтересуется этим. Хотя вы и говорите, что спрашивать некого, думаю, что найдутся люди, которым наш акт может пригодиться.

– Кому это может пригодиться?

– Науке!

Снова молчание.

– Пишите акт, - сказал главврач.
– И простите меня! Я совсем потерял голову. Разумеется, вы правы! Садитесь за мой стол.

Вошла медсестра и подала ему мокрый еще снимок.

– Милое дело!
– сказал врач.
– Посмотрите!

– Зачем мне смотреть? Я в этом все равно ничего не смыслю. Знаю, что капитан Аксенов здоров и перелома ребер у него нет. Больше нет!

– Что значит "больше нет"?

– Это значит, что перелом был, а теперь его нет. И именно потому мы с вами составляем акт.

– Фиксируем то, чего не понимаем?

– Да! И вряд ли поймем когда-нибудь.

– Тогда еще раз спрошу: кому же нужен наш акт?