– Я говорить, мы не ждать, пока фашисты гнать нас из лагерь. Я говорить, мы пробивать забор и бежать к американцам.

Бохов недовольно засопел, а Богорский покачал головой.

– Нехарашо, – произнес он по-русски. – Американцы еще далеко. Очень далеко. Мы должны отложить или… извините, как это правильнее? – Он вопросительно посмотрел вокруг.

– Выждать, – выручил его Бохов.

– Харашо, выждать. – Богорский поблагодарил улыбкой и продолжал развивать свою мысль: – Мы должны каждый день знать, где проходит фронт. И постоянно следить, где американцы, и что делают фашисты. Когда американцы приехать, не будем держать эсэс в казармах. Забрать эсэс и оружие, и сбежать через забор.

Прибула повернулся и спросил:

– С два-три пистолет, который у нас есть?

Прежде чем Богорский успел ответить, заговорил Риоман. Сопровождая свои слова выразительными жестами, он стал доказывать неукротимому поляку, что тот не прав.

– Ты сам говорить, у нас почти нет пистолё. Как же ты хочешь делать восстань с два-три пистолё? Это ведь… – Он щелкнул пальцами, не находя нужного немецкого выражения. – Это ведь нонсенс.

И тут все, перебивая друг друга, накинулись на Прибулу, хотя говорить приходилось шепотом. Ему разъясняли, что преждевременное выступление может привести к гибели всего лагеря. Но Прибулу не так просто было переубедить. Он молча выслушивал их аргументы, а меж бровей у него залегла негодующая складка. Ван Дален примирительно похлопал Прибулу по плечу: все-таки следует понять, что нельзя легкомысленно ставить на карту жизнь пятидесяти тысяч человек.

Бохову пришлось успокаивать спорщиков.

– Не горячитесь! – уговаривал он их. – Именно сейчас мы должны сохранить трезвую голову. – Он уперся руками в колени и выпрямился. – Есть еще одно дело. Только мне неясно, как нам следует поступить.

Товарищи насторожились, и он сообщил о санитарной команде, высказав тут же свои сомнения. Богорский покачал головой.

– Ну, харашо, – сказал он. – Они нас ищут, ищут уже давно и еще не нашли. Если найдут – с ловушкой или без ловушки – все равно… Понимаете? Я говорю, не надо бояться. Я говорю, нужна большая осторожность, и все шестнадцать товарищей должны быть умные, очень умные. Понимаете?

С трудом подбирая немецкие слова, он рассуждал, что совершенно безразлично, безобидна ли затея с санитарной командой или скрывает ловушку. Главное здесь – возможность наблюдать за чертой лагеря. Команда будет бродить повсюду: у казарм, у гаражей, у интендантских складов…

Бохов прервал его:

– Может быть, эсэсовцы как раз и хотят заманить команду туда. Что, если они потом посадят одного из товарищей, а то и всех шестнадцать? В карцере их будут обрабатывать до тех пор, пока они не скажут, кому сообщают о своих наблюдениях. Ведь эсэсовцам достаточно «дожать» только одного, чтобы выведать связь с организацией.

– Нет, нет, нет! – сказал упрямо Богорский. – Не с организацией, вовсе не с организацией!

Он предложил установить связь между ним лично и каким-нибудь товарищем из санитарной команды. Но Бохов тоже заупрямился.

– А если тебя выдадут?

Богорский улыбнулся.

– Тогда умрет не аппарат, а один я!

Против этого восстали все и подняли шум. Богорский рассердился. Опасность есть всегда, сказал он. Разве не опасно сидеть здесь и совещаться? Не опасно было создавать такую разветвленную сеть Сопротивления с интернациональными группами? Разве не опасно хранить оружие?

– Мы поклялись молчать и умереть, и я хочу сдержать клятву, – сказал Богорский.

– Смысл клятвы не только в этом, – возразил Бохов.

– Разве можно рассчитывать на кого-нибудь еще? – спросил Богорский.

– Можно, – ответил Бохов и рассказал товарищам о предложении Кремера.

Чем больше Бохов обдумывал это предложение, тем более приемлемым находил его. Остальные товарищи тоже оценили идею Кремера: новых связей устанавливать не придется, а Бохов и без того поддерживал со старостой постоянный контакт. Даже Богорский отказался от своего плана. Он поднял руки и улыбнулся.

– Ну что ж, как говорится, я давать себя убедить…

Совещание длилось менее получаса. Его участники поодиночке, незаметно покинули место встречи и разошлись по баракам.

Кремер как раз собирался идти в лазарет, чтобы сформировать из санитаров команду, когда к нему явился Бохов. Долгого разговора не потребовалось. Бохов сообщил Кремеру, что товарищи согласились с его предложением. Кремер возьмет на себя руководство санитарной командой. Они обсудили, кого из санитаров выбрать. Тут нужны надежные, испытанные товарищи.

Чуть позже Кремер отправился в лазарет. В длинном коридоре амбулатории толпились больные. Кремер протиснулся в перевязочную. Здесь кипела работа. Больных впускали по десять человек. От кислого запаха ихтиола и зловония, распространявшегося от всевозможных нарывов, было почти невозможно дышать. Санитары в изношенных белых халатах обслуживали пациентов. Все делалось молча, по раз навсегда заведенному порядку. Санитары срезали грязные размокшие бумажные бинты и очищали воспаленные раны от черной корки – застывшей ихтиоловой мази. Деревянной лопаточкой накладывали на рану порцию свежего ихтиола. Быстро, привычными движениями наматывали бумажный бинт, словно манжету на цветочный горшок. И все это молча, без лишних слов. Приходилось как можно полнее использовать короткий промежуток между вечерней поверкой и сигналом отбоя. Легким толчком в спину санитар отсылал пациента: