Однажды ночью я видел замечательный сон. Мне снилось, что я сижу за нашим столом в кухне, напротив мамы и рядом с нашей собакой, и ем яйцо всмятку маленькой ложечкой. Я проснулся в плохом настроении, потом встал и подошел к окну. Я стоял на пятьдесят шестом этаже нашего небоскреба и смотрел на большой город, залитый светом, кишащий людьми. И тут мне вспомнились предстоящие наутро съемки, и я почувствовал настоящую, физическую тошноту. Снова телохранитель, снова указания режиссера и страшная скука на физиономиях кинооператоров. Ссоры между продюсерами, зависть и мелочность. А под конец снова унылый вечер в обществе людей, с которыми у меня нет ничего общего. А даже если есть, то оно не может проявиться — ведь я не могу говорить. А эти «да» и «нет» движением головы больше удручали меня, чем помогали. Уж лучше совсем молчать. Но как молчать, когда все они говорят с тобой и улыбаются тебе? И что делать, когда этих гостей нет? Снова тупо пялиться в телевизор? Нет, такая жизнь мне надоела! Я должен ее изменить, прежде чем окончательно впаду в депрессию. Я должен сделать какой-то решительный, необычный шаг — и притом немедленно.

Вначале, в первые месяцы, я хотя бы получал удовольствие от того любопытства, которое мое появление возбуждало вокруг. Сейчас это уже не доставляло мне ни малейшей радости. Скорее наоборот. Я буквально страдал от своей особой внешности и того переполоха, который возникал везде, где я появлялся. Теперь я больше всего хотел анонимности. Точно как во втором моем постоянном сне, который я видел почти каждую ночь, сразу же после яйца всмятку. В этом сне я был уже не человек, а лев. Я шел по иерусалимской улице и лизал мороженое. Никто меня не узнавал, и никто на меня не указывал. Никто не обращал на меня внимания, и никто не провожал меня восторженными криками. Никто не искал моей близости, никто не пробовал проверить, не сделан ли я из пластмассы, и никто не пытался засунуть голову мне в горло, чтобы увидеть там ряженого человека.

И вдруг я понял, как сделать реальностью хотя бы этот сон. Африка! Я должен покинуть мир людей и стать львом среди других львов. Среди себе подобных. Да, нужно немедленно бежать! Исчезнуть, как будто ко мне вернулся мой человеческий облик. Ведь это оговорено в контрактах. Верно, я по-прежнему останусь львом, но кто сможет это проверить? С моей помощью они заработали деньги, и я не предъявляю к ним никаких претензий. Ведь мы с Цвикой тоже весьма разбогатели. Но теперь я должен покончить с таким существованием. И покончить раньше, чем брошусь от отчаяния с пятьдесят шестого этажа…

Я позвонил Цвике в его спальню. Когда он, с трудом проснувшись, спросил, что случилось, я с гневом зарычал в микрофон. И пока он там собирался, придвинул к себе свою дощечку и написал:

Цвика увидел написанное и сразу все понял. Ему и самому все это уже надоело. Рухама так и не приехала в Америку, потому что ее родители были больны. Цвика, правда, отправлялся домой каждый месяц на неделю, но и ему уже хотелось вернуться к семье и к своей прежней жизни. Мы оба жаждали анонимности. И мне это, возможно, удастся, ведь никто не сможет опознать меня среди других львов, а если кто-нибудь попробует меня выдать, никто ему не поверит — где доказательства? Но мне казалось, что Цвика, увы, может остаться знаменитым Маляром до конца своих дней.

— Ты хочешь бежать, не дожидаясь, пока снова станешь собой? — спросил Цвика после того, как вернулся в мою спальню с ворохом карт.

От сильного волнения он даже перестал зевать.

Я кивнул.

— Но как? И потом — что я скажу, если ты вдруг исчезнешь?

Мне было трудно писать длинные и сложные предложения. Я ожидал, что он сам все придумает и скажет, а я только буду выражать согласие или несогласие. Но в конце концов я понял, что он хочет услышать все от меня. Тогда я написал:

— Ну, охотники и браконьеры есть и там, — возразил Цвика, — но сама идея очень хороша. Ты хочешь, чтобы я здесь все продал и перевел на твой счет в Израиле?

Я написал:

В середине ночи мы вызвали нашего адвоката, и он начал составлять документы. Он также взялся найти надежного летчика, который сохранит секрет. Адвокат решительно отказался нанять для этой цели летчика нашего вертолета. Он подозревал, что тот был замешан в похищении, которое организовал длинноносый ученый.

Теперь меня охватила настоящая предотъездная лихорадка. Я с трудом дождался назначенного дня. Накануне побега я предупредил, что не появлюсь на съемках. Сообщил, что болен и не хочу никого видеть. Я был счастлив. Наконец-то я выйду из тюрьмы, где месяцами добровольно скрывался из-за страха перед любопытствующими зеваками, бойкими журналистами, настырными фотографами и прочими нахалами и наглецами. Наконец-то смогу жить на свободе, на просторах большой страны, и делать все, что придет в голову. Чем больше я думал о своем решении, тем больше был уверен, что оно правильно.

В Кению мы летели с несколькими промежуточными остановками. Я, само собой, ни на минуту не покидал самолета. Потом мы какое-то время кружили над африканской саванной в поисках места, где пасутся в основном стада копытных животных. Где-нибудь недалеко от озера или реки. Мы нашли несколько таких мест. И повсюду я видел бесконечное количество животных, которые большими группами черных точек покрывали землю. Это было невероятное зрелище. Никакого сходства между тем, что представлялось сейчас моим глазам, и теми фотографиями, которые я рассматривал в многочисленных журналах и энциклопедиях, когда мальчиком мечтал стать львом.