В купе второго класса, куда Марусю определил Аврамов, вместе с ней находились фельдшер Зимин и пристав Новиков. Новиков уснул почти тотчас же, сладко похрюкивая носом на соседней полке, а Зимин сидел у Маруси в изголовье и время от времени смачивал ей губы водой. Маруся полуспала, полубредила. Ей чудилось, что она снова ночует на станции Жердевка, а Луженовский уже проехал, она опоздала, опоздала… «Ах, нет, — внезапно очнувшись от какого-то толчка, вспомнила она. — Все случилось. Я сделала все как надо».

Зимин легонько тряс ее за плечо.

— Барышня, послушайте, — шепотом сказал он. — Четвертый час ночи… Сейчас будет Терновка, мне выходить.

— Да… — Маруся никак не могла понять, что он ей говорит. — Да…

— Барышня…

Вдруг дверь купе широко распахнулась. На пороге стоял Аврамов. Зимин резко отшатнулся от. Маруси — так велик был страх перед казачьим подъесаулом. Поезд замедлял ход.

— Терновка, господин фельдшер, — обманчиво вежливо сказал Аврамов. — Вам выходить.

Зимин, ни слова не говоря, взял саквояж и поспешно вышел. Аврамов сел па его место, вытянул ноги — они заняли почти все свободное пространство купе — и посмотрел на Марусю. Она тоже села, хотя опухшее, израненное тело отозвалось на перемену положения невыносимой болью.

— s Ну что, Мария Александровна, не желаете ли подкрепиться? — Аврамов любезно улыбнулся и выложил на столик плитку шоколада.

Маруся не ответила, но взгляд не отвела.

— Не хотите шоколаду, могу предложить водки, — продолжил Аврамов тем же тоном. — Только прикажите, сейчас же принесут. А может быть, у вас есть еще какие пожелания? Так сказать, мне неведомые?

— Только одно, — с трудом усмехнулась Маруся разбитыми губами. — Проследите, чтобы веревка, на которой меня будут вешать, оказалась крепкой. А то в нашей несчастной России не только самодержавие, но и веревки гнилые.

Она намекала на казнь декабристов, но Аврамов, разумеется, намека не понял:

— Ну зачем же говорить в такую ночь о столь мрачных материях?

Пересев к Марусе поближе, Аврамов протянул руку и провел пальцем по ее груди. Блузка давно порвалась и служила плохой преградой коротким волосатым пальцам с квадратными холеными ногтями. Маруся отшатнулась. На лице ее появилось выражение гадливости:

— Как вы смеете!

— Смею, — Аврамов придвинулся совсем близко, навалился, дыша ей прямо в лицо нестерпимым перегаром, — еще как смею! Какая атласная грудь, какое изящное тело!

Маруся забилась в его грубых объятиях, пытаясь вырваться, ударилась головой о стену. От боли опять помутилось перед глазами. Она испугалась, что может снова потерять сознание и стать совсем беззащитной. Попробовала крикнуть — голос пропал, из горла вырвалось какое-то сипение. Пристав Новиков, храпевший на соседней полке, пошевелился во сне, но глаз не открыл.

Однако Аврамов не стал продолжать задуманное. Он ослабил хватку, потом совсем отстранился.

— И зачем вы так скрежещете зубами, — игриво заметил он, потрепав Марусю по подбородку. — Вы сломаете ваши маленькие зубки.

Перед тем как выйти из купе, Аврамов оглядел ее с головы до ног и сально улыбнулся.

— Я еще зайду, — многообещающе сказал он, закрывая дверь, — проведать.

Всю дорогу до Тамбова Маруся боролась с собой, пытаясь не уснуть и не забыться. Аврамов приходил почти каждый час. Насильные ласки продолжались. Как-то дело зашло особенно далеко, — Аврамов, пытаясь раздвинуть ей ноги, стал бить в колени сапогом. По счастью, на этот раз голос ей не отказал — Марусин крик разбудил пристава. Конечно, она понимала, что Новиков — невелика защита, но все-таки при третьем лице даже такой мерзавец, как Аврамов, на насилие не отважится.

В Тамбове. Аврамов отвез Марусю в городскую тюрьму и сдал местным властям.

Когда в тюрьму явился врач для освидетельствования, Спиридонова отказалась подвергнуться подробному осмотру— со стороны живота, груди и спины. Остальные части тела она показала. На них найдено: лицо все было отечное, в сильных кровоподтеках с красными и синими полосами. В течение порядочного промежутка времени Спиридонова не могла раскрыть рта вследствие страшной опухлости губ, по которым наносились удары. Над левым глазом содрана кожа размером в серебряную монету в пятьдесят копеек, обнажив живое мясо. В середине лба имеется продолговатая гноящаяся полоса, на которой содрана кожа. На правой стороне на лбу, ближе к волосам, тоже содрана кожа порядочного размера, но какого размера, в протоколе не указано. Левая сторона лица особенно сильно отечна. Вследствие страшной опухлости этой части лица (очевидно, били правой рукой или с правого плеча) левый глаз закрылся, и в течение недели доктор не мог его открыть д\я освидетельствования целости глаза, настолько сильно стухли оба века.

Затем через неделю, когда опухлость век несколько уменьшилась и доктору удалось открыть глаз, то глаз ничего не видел. По мнению врача, произошло кровоизлияние в сетчатку. В настоящее время зрение начинает понемногу возвращаться: больная различает контуры предметов, различает решетку на окне: отличает белый цвет от черного.

Правый глаз тоже сильно пострадал; вся часть около глаза сильно отекла, веки опухли, оставив только маленькую щелку, через которую больная могла смотреть на окружающее. Зрение правого глаза сильно уменьшено.