С 13 апреля 1917 года в Петербурге в Таврическом дворце проходило совещание представителей крестьянских организаций и Советов крестьянских депутатов. Совещание, которое должно было подготовить Всероссийский съезд крестьянских депутатов, намеченный на май.

Временное бюро по созыву съезда заседало с самого утра. Составляли предварительный текст резолюции о необходимости организации крестьянства «снизу доверху». К полудню объявили небольшой перерыв.

Разминая затекшие ноги, Мария вышла в коридор и достала очередную папиросу. «Ох, не надо бы столько курить», — мелькнула мысль. Она пристрастилась к курению много лет назад, еще на каторге. Правда, признавала только папиросы, махорку совсем не выносила.

В Таврическом было шумно и людно. Приехали представители двадцати губерний, народ собирался кучками и группками, не смолкали разговоры… Мария хотела было пробраться к распахнутому окну, чтобы хоть немного глотнуть свежего воздуха, и вдруг замерла на полдороге. Неужели?.. Да нет, не может быть! Этот высокий человек, стоящий к ней вполоборота и что-то горячо объясняющий худому сутулому парню… Владимир?! Откуда? И, словно почувствовав ее взгляд, высокий человек обернулся.

— Маруся!

— Володя!

Восклицания вырвались одновременно.

Вольский быстро пробормотал извинения своему собеседнику и, не спуская с Марии глаз, шагнул ей навстречу:

— Ну, здравствуй…

Показалось это или нет — он хотел обнять ее, но словно споткнулся, натолкнувшись на невидимую преграду. А она уже овладела собой и приветливо протянула руку:

— Здравствуй.

Народу прибывало. Стоял гул голосов, все время туда-сюда сновали какие-то люди. Вольский огляделся, потом решительно взял Марию под локоток и отвел к подоконнику. Здесь, в довольно глубоком оконной нише, их никто не потревожит.

— Маруся, какая неожиданность! — Он говорил излишне возбужденно, может быть, от смущения. — Ты здесь! Какими судьбами?

— Такими же, что и ты. Крестьянский съезд — наше прямое дело.

— Но послушай, я страшно рад тебя видеть! Слышал, что тебя освободили… Давно?

— Месяц назад. Собственно, в Петербурге я всего десять дней.

— И как?

— Осматриваюсь потихоньку.

— Знаю я твое «потихоньку»! — засмеялся Вольский. — В самой гуще событий, как и прежде! Ты не меняешься…

Сказал — и осекся: на самом-то деле Маруся очень изменилась. Внешне — ничего прежнего, постарела, подурнела. Вот только разве что глаза… Хотя нет, и глаза стали другими, жесткими. Только в первый момент она посмотрела на него так, как раньше смотрела юная Маруся.

Она все поняла и усмехнулась:

— Одиннадцать лет в Нерчинске красоты не прибавят.

— Ну что ты такое говоришь…

— Ладно, не будем об этом. Скажи лучше, как ты?

Вольский добродушно развел руками:

— Вернулся вот два месяца назад из Швейцарии, как раз вовремя. Марусенька, ведь сбывается наконец все то, за что мы боролись!

Мария едва заметно усмехнулась. Мы боролись! Она — там, в Сибири, на каторге, а он — в Швейцарии и в Германии, во Франции… Все такой же энергичный, живой, красивый. Кажется, годы не оставили на нем отпечатка. Когда он последний раз писал ей, пять лет назад, шесть? Впрочем, и до этого письма были редки.

— Маруся, ты слышишь меня? — словно издалека донесся до нее голос Владимира. Он прервался на полуфразе и недоуменно посмотрел на нее.

— Да? Извини, задумалась. Что ты сказал?

— Я говорю, сейчас самое время провести земельную реформу. Учредительное собрание…

— Да, — перебила она, — да, мы как раз готовим сейчас проект резолюции о Советах крестьянских депутатов. Первое, что необходимо сделать, — немедленно передать землю крестьянам.

Вольский прищурился:

— Постой, постой… Как это — немедленно?

Спиридонова решительно затушила папиросу и с силой сказала:

— Безотлагательно, и чем скорее, тем лучше.

Вольский иронически поднял брови:

— Да? А тебя не смущает незаконность подобной передачи?

Но его ирония на нее нисколько не подействовала.

— Не смущает. Пока вы будете ждать Учредительного собрания, пройдет время весеннего сева. Надо брать всю землю тотчас, устанавливать строжайший порядок через Советы крестьянских депутатов.

Теперь они смотрели друг на друга холодно и оценивающе, словно дуэлянты, встретившиеся у барьера.

— Ты рассуждаешь, как большевики.

— Что же, в данном вопросе мы с ними солидарны.