Заявление подписали члены советской делегации в Брест-Литовске Л. Троцкий, А. Иоффе, М. Покровский, А. Биценко и В. Карелин. Последние двое — члены ЦК партии левых эсеров. Для Анастасии Биценко — той самой Биценко, которая застрелила в Саратове генерала Сахарова и потом отбывала каторгу вместе со Спиридоновой, совсем Марии Александровне не симпатизировавшей, но тем не менее при расколе партии эсеров оказавшейся в том же «левом» блоке, — для нее участие в переговорах в Бресте было одним из последних заметных политических действий. Больше ни под одним документом такого ранга ее подписи не появится.

Правда, политический статус этого документа тоже невысок. Ведь Троцкого на подобное заявление на самом деле не уполномочивали ни Совнарком, ни партия. Это была исключительно его личная инициатива.

Противник находился в растерянности недолго. Уже 18 февраля немцы возобновили наступление на фронте, опрокидывая слабые заслоны русских войск. Уцелевшие от старой армии части обращались в бегство или отступали, не оказывая сопротивления. На ходу предпринимались попытки организовать оборону с помощью первых добровольческих отрядов, но это не могло существенно повлиять на ход военных действий. В такой обстановке на срочно созванном заседании ЦК партии большевиков Ленин, угрожая отставкой, добился санкции на подписание мира.

Новые условия были гораздо тяжелее прежних. Вместо оговоренных в первоначальном проекте договора ста пятидесяти тысяч квадратных километров Германия оккупировала около миллиона квадратных километров территории России и установила контрибуцию в шесть миллиардов марок. Помимо утраты оккупированных территорий Россия должна была отказаться от Эстонии и Латвии, вывести войска с Украины и из Финляндии, заключить с Украиной сепаратный мир, уступить туркам некоторые районы Закавказья. Унизительный договор был. подписан 3 марта делегацией во главе с другим членом ЦК, Сокольниковым, которым заявил, что подчиняется необходимости, «не имея возможности выбора». Договор был ратифицирован 15 марта на IV Чрезвычайном Всероссийском съезде Советов.

Одним из следствий Брестского мира был разрыв между большевиками и левыми социалистами-революционерами. Они с самого начала выступали против мира с Германией, причем поддерживали в большей степени даже позицию Бухарина, чем Троцкого. Левые эсеры не ограничивались критикой договора: они хотели, чтобы каждый Совет, каждая воинская часть самостоятельно решали, соглашаться па этот мир или нет, продолжать сражаться или нет.

Когда IV съезд ратифицировал договор, левые эсеры вышли из правительства. Решение о выходе отнюдь не было единодушным: Мария Спиридонова не одобряла его, считая, что теперь «революция может пройти мимо нас». Однако партийная дисциплина заставила ее подчиниться мнению большинства. Но тем не менее, прислушиваясь к мнению Спиридоновой, партия левых социалистов-революционеров не сожгла за собой все мосты: большевикам было обещано «содействие и поддержка» в той мере, в какой «Совет Народных Комиссаров будет проводить в жизнь программу Октябрьской революции». Таким образом левые эсеры сохранили за собой посты не только в Советах и ВЦИКе, но и в целом ряде других государственных органов.

Следует отметить, что разрыв произошел не только из-за Брестского мира. Второй его причиной была политика хлебных реквизиций, продиктованная голодом в городах. Хлебные реквизиции по мнению Спиридоновой, являлись бесспорной причиной для разрыва с большевиками. Кстати, и после того, как левые эсеры вышли из правительства, в крестьянских Советах их влияние по-прежнему было значительным. В некоторых случаях оно даже усилилось: их представительство на V съезде Советов в июле 1918 было более многочисленным, чем на IV съезде…

Такого невероятно жаркого лета в Москве давно не помнили. Столбик термометра у Исторического музея в тени поднимался до тридцати четырех. Дождь не приносил облегчения: крупные капли падали и словно бы тут же испарялись в изнуряющей духоте.

К вечеру жара чуть-чуть спадала, но раскаленный воздух остывал медленно, не принося в дома долгожданной прохлады.

Окна в первом этаже здания на углу Воздвиженки и Моховой, где помещалась крестьянская секция ВЦИК партии левых эсеров, были распахнуты, как и во всех остальных домах на улице. Но в отличие от прочих окон эти задернуты занавесками так плотно, что любопытствующий наблюдатель не нашел бы ни единой нескромной щелочки.

Шло заседание ЦК ПЛСР.

В комнате вокруг круглого дубового с гола сидели члены Центрального Комитета партии: Камков, Карелин, Фишман, Трутовский, Черепанов, Саблин, Майоров, Прошьян… Карелин и Прошьян, кроме того, были наркомами Советского правительства: Карелин — наркомом имуществ, Прошьян — почт и телеграфов. Здесь же присутствовали заместитель председателя ВЧК Александрович и чекисты Блюмкин и Андреев.

Вела заседание Мария Спиридонова.

— …Я считаю, что в интересах русской и международной революции необходимо в самый короткий срок положить конец этой «передышке», как ее называют Ленин и компания, — голос Спиридоновой звучал торжественно и отчетливо. — А для этого возможен только один путь — террор.

Наступила тишина. Вот и сказано. Собственно, эта идея давно носилась в воздухе, но последнее слово оставалось за Спиридоновой. Она спокойно оглядела присутствующих и продолжила:

— Необходим целый ряд террористических актов. Они подтолкнут народ к открытой борьбе. Наша задача — начать восстание. Какими силами мы располагаем?

— На нашей стороне отряд Попова, — сказал Александрович. — Приблизительно шестьсот солдат и матросов.

— Это я знаю. Но кроме того, мы договаривались, что вы разработаете проект боевых дружин.