Майоров покраснел, и досадливо сказал:

— Это разве важно? По личным причинам.

— Ну что ж, — не стала она настаивать. В конце концов, это действительно не так уж и важно.

Некоторое время они опять шли молча. Потом Майоров неожиданно сказал:

— У меня умерла мама.

— Что? — Мария не сразу поняла, о чем он.

— Вы спросили, почему я оставил медицинский факультет.

— Да?

— У меня умерла мама. Она умирала долго и мучительно, врачи ничем не могли помочь… И я разуверился в медицине.

Мария взглянула ему в лицо — лоб Ильи прорезала горькая морщинка, глаза потемнели и словно ввалились. Она вдруг поняла: он же до сих пор переживает свое бессилие перед смертью дорогого человека! Видно, мать занимала большое место в его жизни…

Повинуясь внезапно возникшему импульсу, она остановилась и взяла его руки в свои ладони, ласково прошептала:

— Ну, будет, будет…

Майоров вдруг наклонился и коснулся губами ее запястья.

Сцена длилась всего несколько секунд. Потом Мария, словно опомнившись, резко выдернула руку и быстро пошла вперед.

Майоров шел с ней рядом и молчал. После этого признания и жеста оба чувствовали себя неловко — будто перешли некую грань, отделяющую людей, грань, переступать которую Мария Спиридонова давно себе запретила.

У особняка Уваровой она сухо простилась со своим спутником, подчеркнуто по-товарищески протянув для пожатия руку.

Шестого июля, около трех часов пополудни, адъютант военного агента лейтенант Леонгард Мюллер просматривал почту: бумаги и депеши, присланные из Берлина.

Лакей возник рядом со столом почти бесшумно: результат многолетней выучки. Хорошие слуги должны быть в доме незаметны. Мюллер поднял голову:

— Что вам, Пауль?

— Господин советник посольства просит вас пройти в малиновую приемную.

— Передайте господину советнику, что я освобожусь через десять минут.

— Простите, — лакей почтительно наклонил лысеющую голову, — господин советник настаивает, что это срочно.

Мюллер едва заметно поморщился:

— Хорошо, сейчас.

Он аккуратно сложил бумаги в красивую кожаную папку, щелкнул замочком и не торопясь направился к выходу.

Малиновая приемная — прохладная просторная комната, обставленная дорогой кожаной мебелью, комната как будто еще из прошедших, спокойных времен. Первый советник германского посольства в Москве доктор Рицлер стоял у окна, сжимая в руке какую-то бумагу.

— Взгляните, Леонгард.

Мюллер пробежал глазами написанное. Это было предписание председателя Чрезвычайной комиссии Дзержинского, в котором два лица уполномочивались для переговоров с графом Мирбахом по личному делу.

— Вы что-нибудь понимаете, Леонгард? Какие личные дела могут быть у ЧК с господином послом?

Мюллер пожал плечами:

— Не представляю. Но господ чекистов придется принять.

Через пару минут в приемную провели двоих мужчин. Один, смуглый брюнет, одетый ь черную пиджачную пару, усатый и бородатый, с пышной спутанной шевелюрой, отрекомендовался Блюмкиным. Другой, рыжеватый, с маленькими усиками и горбинкой на носу, в коричневом костюме и цветной косоворотке, представился председателем революционного трибунала Андреевым.

Когда все четверо расселись вокруг овального мраморного стола, доктор Рицлер осведомился, что господам угодно.

Блюмкин усмехнулся:

— В бумаге все написано. Мы уполномочены поговорить с графом Мирбахом по его личному делу.

— Вы можете изложить это дело мне, — заметил Рицлер. — Я первый советник посольства.

— Вы же слышали, — сказал Блюмкин. — Это личное дело, и касается оно непосредственно господина посла.

— Но я уполномочен и на личные переговоры.

Блюмкин нахмурился:

— Господин советник, я обязан придерживаться определенного поручения. Мы будем говорить только непосредственно с графом Мирбахом.

— Но..

— Боюсь, что это дело такого рода, что вы все равно решить ничего не сможете.

Мюллер и Рицлер переглянулись. Недавно в посольство поступили сведения, что на жизнь Мирбаха готовится покушение. Может быть, Дзержинский прислал этого нахального лохматого революционера, чтобы сообщить какие-то конфиденциальные сведения?

Доктор Рицлер поднялся:

— В таком случае, господа, я пойду уведомить господина посла о вашем посещении.

Трое оставшихся за столом молчали. Мюллеру стало немного не по себе: в этом молчании было что-то тревожное.

Через несколько минут Рицлер вернулся и пригласил «товарищей из ЧК» в малую приемную:

— Господин граф сейчас выйдет.

Еще несколько минут тягостного молчания. Наконец послышались шаги. Распахнулись тяжелые двери, и в приемную вошел граф Мирбах, посол Германии в России.

После приветствий посол опустил свое грузное тело на услужливо пододвинутый стул и выжидательно посмотрел на Блюмкина, признав в нем руководителя этой странной делегации: