Придя в себя, он вышел и сел в машину, чувствуя страшную слабость. Если бы он тщательно обыскал всю квартиру, может быть, он что-нибудь и нашел. Но зачем ему мучить себя без пользы? В основном, все было ясно. Во всяком случае трупов в доме не было, и на том спасибо. И привидений тоже не было, хотя верные себе часы и холодильник можно было бы считать привидениями.

Куда теперь — обратно в дом, или куда-нибудь еще? Сначала он думал, что больше ему не войти сюда. А затем рассудил, что если его родители живы, то они наверняка приедут сюда. И через полчаса, поборов свою слабость, он вернулся в дом.

Немного погодя, он сел в гостиной Глядя на знакомую мебель, на книги, на картины, постепенно стал успокаиваться.

Наступили сумерки, и он понял, что ничего не ел с утра. Он не был голоден, но, возможно, его слабость и объяснялась недоеданием. Он пошарил по шкафам, нашел банку с супом, хлеб, правда, очень черствый, в холодильнике обнаружилось масло и лежалый сыр. Давление газа в плите было слабым, но тем не менее ему удалось согреть суп.

Поев, он сел на крыльце. Несмотря на еду, он все же чувствовал себя не очень хорошо: видимо, подействовал шок.

Иш смотрел на город, который выглядел, как обычно. Работа электростанций была полностью автоматизирована Вода вращала генераторы, а те, в свою очередь, вырабатывали ток. Он видел сложный рисунок огней восточной части города, за которой виднелась гирлянда фонарей Бэй Бридж. А еще дальше в слабом вечернем тумане виднелось море огней Сан-Франциско и вязь моста Голден Гэйт. Даже светофоры еще работали, переключаясь с красного света на зеленый. Высоко на башнях моста светились маяки, посылая предупреждающие сигналы аэропланам, которых уже не было. Дальше на севере, где-то в Окленде, огней не было. Видимо, отказал переключатель или сгорели предохранители. Даже некоторые рекламные огни все еще горели. Они рассыпали в темном небе призывы покупать, хотя больше не осталось ни тех, кто мог покупать, ни тех, кто продавал. Одна огромная надпись, нижней части которой не было видно из-за высокого здания, повелевала «Пейте…» хотя было непонятно, что нужно пить.

Виски не принес Ишу удовлетворения. — Наверное, я не тот тип человека, — подумал он. — Напиваться одному мне совсем не хочется. Ему казалось более интересным смотреть на мелькание света рекламы. «Пейте… чернота. Пейте… чернота. Пейте…» Интересно, сколько времени это будет продолжаться? Погаснут ли огни когда-нибудь? Что же случится со всем тем, что люди создавали веками и теперь оставили после себя?

— Я думаю, что мне нужно покончить жизнь самоубийством. Да нет, еще рано. Я жив, может, еще кто-нибудь остался. Теперь мы как отдельные молекулы газа в вакууме — передвигаемся беспорядочно и не можем войти в контакт друг с другом.

Снова тоска, почти отчаяние, овладела им. А что если ему так и придется жить одному, питаясь теми огромными запасами пищи, что остались на складах? Что, если он будет жить хорошо, в свое удовольствие, и даже встретится с другими выжившими? Они, кстати, могут оказаться очень глупыми и даже невыносимыми товарищами. Он смотрел на мелькающий огонь рекламы: «Пейте… чернота. Пейте… чернота. Пейте…» И снова он подумал, сколько же времени будет эта реклама призывать несуществующих покупателей к несуществующим продавцам. Некому предлагать выпивку, некому пить ее… Он вспомнил то, что видел за день, подумал о койоте, который бежал по шоссе вполне независимо, подумал о стадах овец и о лошадях, которых видел в поле. Что будет со всеми ими?

И вдруг что-то толкнуло его изнутри, и он снова ощутил острое желание жить. Ну что же, если он больше не может быть участником, он будет зрителем, причем зрителем квалифицированным, умеющим наблюдать, его же учили этому. Пусть на человечество опустилась завеса, все равно он нашел в ней дырку, чтобы наблюдать величайшую драму. В течение тысячелетий человек старался завоевать мир. Теперь люди исчезли надолго, может быть, навсегда. И даже если осталось на земле нисколько человек, пройдет еще много времени, прежде чем они смогут стать царями природы. Что же произойдет с миром и его обитателями без человека? Его оставили, чтобы увидеть это!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Все же Иш лег в постель, но сон не шел к нему. И когда холодные щупальцы летнего ночного тумана в темноте стянули дом, он ощутил одиночество, затем страх и, наконец, отчаяние. Он поднялся с постели. Завернувшись в халат, сел к приемнику, в нетерпеливом ожидании крутя ручку настройки, но слышался только треск разрядов и ничего больше.

И вдруг он вспомнил о телефоне, поднял трубку, услышал гудение зуммера. Он набрал номер — первый попавшийся! Где-то вдали послышались длинные гудки. Он ждал, представляя, как звонок разносится по пустому дому. После того, как гудки прозвучали раз десять, он положил трубку. Затем набрал второй номер, третий… и больше не стал пробовать.

Тут его осенила новая мысль. Он схватил фонарь с рефлектором и, выбежав на крыльцо, стал посылать в ночь световые сигналы. Точка, точка, точка, тире, тире, тире, точка, точка, точка — старый, как мир, сигнал помощи — СОС. Сколько раз посылали этот сигнал отчаявшиеся люди, ждущие спасения. Но ни откуда не пришло ответного сигнала. Он понял, что улицы города ярко освещены, и на фоне этой иллюминации вряд ли что-то можно рассмотреть. Он даже сам еле различал свои сигналы.

Он снова вошел в дом. Туманная ночь заставила его дрожать от холода. Он включил отопление и услышал жужжание нагревателя. Пока есть электричество и бак полон топлива, беспокоиться не о чем. Он уселся, выключил свет в доме, позволил темноте и туману окутать его, спрятать… Он постоянно ощущал ужас одиночества и поэтому положил молоток поближе к себе, чтобы схватить его, если возникнет необходимость.