Крымов поправил фуражку. Лицо его неожиданно постарело и обрело кислое, озабоченное выражение. И всё же усилием воли он заставил себя улыбнуться:

– Все, хозяйка, теперь можно и баньку топить. Разрешаю.

Задорожный ожидал Крымова за огородами. Конь под ним нетерпеливо перебирал копытами, обеспокоенно крутил головой - нервничал в предчувствии близкого боя.

Крымов вскочил в седло, подъехал к Задорожному и объяснил ситуацию.

– Работы на десять минут, - сказал есаул, но, узнав про обоз и сообразив, что он, по всей вероятности, охраняется, кликнул взводного и рядового Голышева, внешний вид которых и манера сидеть в седле с головой выдавали крестьянское происхождение.
– Мы их хитростью возьмем. Пока они разберутся, что к чему, поздно будет... А вы следом езжайте, на расстоянии, и по нашему сигналу...

– Хорошо.
– Крымов надвинул на лоб фуражку. Так он делил всегда, когда был чем-то недоволен или озабочен.
– Но работа должна быть чистая; нельзя допустить чтобы кто-нибудь ушел. Уйдет - завтра здесь будут красные.А нам необходимо отдохнуть. Вы меня понимаете?

– Прекрасно. Может быть, начнем?

Крымов вытащил револьвер.

– С богом, есаул!

Настя не обманула. Обоз, как она и говорила, стоял у двенадцатой избы, а вдоль него, закутавшись в полушубок, прогуливался часовой. Заслышав конский топот, он обернулся, пытаясь разглядеть, кого несет нечистая, крикнул:

– Кто?

– Свои!
– гаркнул Задорожный.

Часовой рванул с плеча винтовку, но передернуть затвор так и не успел: налетевший, как привидение, взводный снёс ему шашкой полчерепа. Есаул, скакавший рядом, одобрительно крикнул, осадил коня, спешился и дал знак Крымову, что дело сделано.

Казаки к считанные секунды окружили поповский дом, а Крымов со своими людьми - дом напротив, в котором, по словам Насти, заседали продотрядовцы.

Первая дверь, что вела в сени, на счастье, оказалась открытой. Крымов бесшумно скользнул в узкий коридорчик и прильнул ко второй, которая вела в горницу. Прислушался. Прокуренный мужской голос напористо и зло выбрасывал слова-камни: "Вы, деревенский пролетариат должны взять власть в свои руки, должны помочь нам и подрезать крылья мужику. Мужик - это тот же буржуй, вампир, который сосет вашу кровушку! А вы батрачите па него, гнете в непосильном труде свои спины. А что имеете? Кукиш! А мужик все богатеет и богатеет. Раньше он нанимал одного батрака, теперь - десять, а скоро всю деревню заставит на себя батрачить! Так вот, я и спрашиваю вас: где справедливость?"

В это время на улице грохнул выстрел, и Крымов, не дожидаясь второго, с силой рванул на себя дверь. В нос шибануло спертым воздухом, керосином, забористой махоркой.

– Здравствуйте!
– сказал Крымов, перешагнув порог.
– Не ждали?

Продотрядовцы - их было трое - действительно "не ждали", растерялись. Появлению домового они, наверное, удивились бы много меньше, чем внезапно возникшему перед их столом стройному, с хорошей боевой выправкой

белогвардейскому офицеру. Но это длилось только мгновение. Растерянность сменилась испугом, испуг побудил к действию, и они, опрокинув скамейку, бросились к оружию - к винтовкам, которые стояли в углу комнаты.

Крымов выстрелил в потолок. Продотрядовцы замерли на полдвижении, неуклюже, не переставляя ног, развернулись и, сообразив, что сопротивление бессмысленно и бесполезно, нехотя подняли руки.

– Вот так-то лучше, - прогудел Машков, конфискуя винтовки.
– Еще оружие есть?
– Оп проверил у них карманы, кроме трех кисетов и каких-то документов, ничего не нашел, выругался, прибавил огонь в керосиновой лампе и, напустив на себя строгость, уставился на собрание - рваные ватники, протертые до дыр шинели, сиреневые, отекшие от самогона лица.
– Ну что, голытьба несчастная, на землю соседа позарились?

И начался спектакль.

Крымов хоть и был сыном богатого помещика и детство провел в родовом имении, но в деревенском вопросе и взаимоотношениях крестьян ни черта не смыслил, поэтому, когда возникала ситуация, подобная данной, он всегда призывал на помощь Федю Машкова и наблюдал за его действиями с любопытством заядлого театрала, которому выпало счастье попасть на репетицию спектакля знаменитого режиссера. А Машков, чувствуя к своей особо жгучий интерес, работал яростно, вдохновенно, с импровизацией, которой позавидовал бы профессионал самой высокой пробы.

– На халяву пожить захотелось?
– накручивая себя,

продолжал наступать Машков.
– Молчите? Правильно,

ядри вас в корень! Щас мужики ваши разберутся, что к

чему, погутарят с вами, тогда узнаете, как добро чужое

делить!

– Да нас силком приволокли!
– вскочил с передней скамейки небольшого роста, вертлявый, как червяк, мужичишка.
– Сперва за закрытие церкви заставили голосовать, а теперь в коммуну тащат...

– Куда-куда?
– переспросил Машков.

– В коммунию.

– А что это такое?

– Коровы общие, свиньи общие...

– А бабы?

– Но знаю.
– Мужичонка ткнул корявым пальцем в чубатого красноармейца, стоявшего по центру стола: - Ты у него спроси. Он знает.

– И спрошу, - кивнул Машков.
– Ну ты, рыло суконное, тебя как кличут?

На скуластом лице красноармейца выступили и заиграли красные пятна - не привык, видно, к такому обращению..

– Федоров Василий, - выдавил с трудом.

– Василий, значит... Ты где, Василий, раньше спину гнул?