– Ты веришь в бога?

– Крещеный, - не понимая, что означает столь странный вопрос, ответил Дольников.

– И я крещеный, - вздохнул Сырцов.
– Меня бабка в церковь водила.-Он встал, подошел к окну и долго тяжелым, немигающим взглядом смотрел на деревенскую церквушку со сбитыми колоколами и покосившимся от взрыва крестом, оборудованную Советами под склад для хранения зерна.
– Понимаешь, Миша, я все-таки командир, ко мне часто бойцы обращаются - что да как... А я, как баран... Да и самому хотелось бы до кой-чего докопаться, смысл, значит, понять.

– Можешь. Ко мне обращаться.

– Спасибо, - сказал Сырцов.
– Вот ты, я заметил, книжки всякие там но истории читаешь, зачем?

– Тоже хочу смысл понять.

Сырцов сел, стиснул косточками пальцев виски и закачал головой.

– Я под станицей Каменской одного вашего до хребта развалил, стою, значит, над ним и кумекаю: где ж у тебя, милый, правда - в башке или ногах? В башке, думаю, башка ноги водит. Так что правда, Миша, одна. А вот добираемся мы до нее разными путями. Вы - своим, а мы - своим!

"А ведь он прав", - подумал тогда Дольников. И когда вскоре взяли небольшой уездный городишко, пригласил Сырцова в библиотеку, чтобы отобрать для него книги по истории.

Они шли по городу, и Сырцов старательно не замечал того, на что Дольников взирал с преувеличенным вниманием - на взломанные и разграбленные лавки, магазины, квартиры...

– Твои работали, - язвительно проговорил он.
– Разве это бойцы? Варвары! Жители от вас как от чумных шарахаются! Нос из дома не высунут!

– Не жители - буржуяки, Миша, - возразил Сырцов.
– А этих сволочей не грех и грабануть.
– Он указал рукой па розовый особняк с колоннами. Смотри, какие хоромы себе понастроили!

Дольников внимательно осмотрел дом, но восхищения не выразил. Сказал:

– Дом как дом. У меня много лучше. И пруд рядом, и березовая роща.
– И затих, ожидая взрыва пролетарского гнева. Но Сырцов, как ни странно, не разразился проклятиями, более того, проявил обыкновенное человеческое сочувствие.

– Разграбили?
– спросил мягко.

– Наверное.

– Жалко?

– Вас жалко. Облик человеческий теряете.

– Ты как Ворошилов, - хохотнул Сырцов.
– Он чуть что: "Гады! Мародеры! Расстреляю, вашу мать!",..,

– Я бы на его месте давно с десяточек к стенке поставил.

Сырцов сделал вид, что не расслышал реплики.

– А Буденный ему в ответ: "Климент Ефремыч, та нехай хлопцы побалуют, нехай буржуяков грабанут!"

– Так это ты с его слов поешь?

– Я, Миша, Семен Михайловича уважаю...

– Слепой ты, Федя, - перебил его Дольников.
– Семен Михайлович глупость сморозил, а ты повторяешь... А бойцы за ваши речи будут башкой расплачиваться - Ворошилов умеет слово держать.

Сырцов всей пятерней помял твердые, как камень, монгольские скулы.

– Да, с Думенко он строго обошелся...

Рядовой царской армии Думенко командовал корпусом. Бойцы его боготворили: и рубака лихой, и в обращении прост. И не строг - на многие шалости своих подчиненных смотрел сквозь пальцы, ибо от природы сам был шаловлив, - и выпить не дурак, и до женского пола большой любитель.

Но и Ростове Думенко хватил через край, и, чтобы остановить разбойного атамана, к нему в штаб прибыл комиссар корпуса Микеладзе. И погорячился. Надо бы разбор на утро оставить, когда Думенко, мучаясь совестью и сгорая от стыда за содеянное, обычно падал перед иконами на колени и бился лбом об пол, замаливая грехи. Но Микеладзе, увидев, что гуляет весь штаб, что гулянию этому и конца не видно, не выдержал, грохнул куликом но столу, заорал, сверкая белками изумрудных восточных глаз:

– Пьянку прекратить!

Может быть, Думенко и послушался бы - мужик он, в общем-то, был покладистый, - но подлила масла в огонь юная гимназистка, которую хлопцы пустили по рукам. Выскочив и слезах из соседней комнаты, она, прикрывая руками обнаженную грудь, истошно завопила: "Помогите!"

Микеладзе бросился на помощь, но путь ему преградил Думенко.

– Здесь я командую!
– Он ухватил гимназистку за волосы и ткнул библейским личиком в миску с квашеной капустой.
– Свои порядки у меня не заводи.
– И, обложив комиссара трёхэтажным матом, указал на дверь.
– Вон!