Под утро прибыла товарищ Мезина — тоже в парадной, непривычной женской форме. Попахивала хорошим вином и даже немного духами.

— Хорошо, что хоть у кого-то вечер удался, — порадовался Евгений.

— Ты генерала знаешь, потому не особо-то завидуешь. Витюша у нас человек интереснейший, но жутко изматывающий. Разве что изредка…

— Товарищей, называющих товарища Попутного домашним «Витюша», у нас не так много. Собственно, я одну такую и знаю.

— Ты, Женя, без меня совсем от рук отбился. В глаза старшим товарищам «заливаешь», и вроде так и надо. «Одну он знает», как же. Твоя белградская знакомая персональный привет передавала, мы, собственно, с ней вино и распили, товарища генерала спозаранку «наверху» ждали, он чаем обходился.

— О, Лизу-Лизавету видела? И как тебе?

— Странное ощущение. Рыжая девчонка из яркого либретто. Я, между прочим, черновики еще когда читала. Получается, материализовалась Лиза из ниоткуда.

— Ну, не совсем ниоткуда. Мы ее в плен брали, она на крыше чуть не околела. Стойкая особа, хотя опереточную финтифлюшку напоминает.

— Лизавета про крышу рассказывала. Она ничего девушка, оригинального характера. Но возраст…

— А каков должен быть возраст подруги генерала, имеющего столь масштабные планы?

— Видимо, примерно такой и должен быть. Только она взялась непонятно откуда в очень нужный момент, и воспитания характерного. Подозреваю, я ее мамулю знавала, хотя мы и не были формально представлены.

— Да что формальности в наше время?

— Точно. Ладно, чем помочь могу?

…Переписывала начисто товарищ Мезина срочные докладные — умение владеть пером и чернилами, да и почерк были самые подходящие. Крутилась штабная жизнь, кипел казарменный городок. Откровенно говоря, Евгению эти казармы и плацы столь многолюдными вообще не помнились.

* * *

30 марта 1945 года. Борт самолета.

2:12

Вот же кипящая и непредсказуемая служба пошла. Урчали во тьме неба двигатели, покачивало корпус «дугласа», а Олегу все не верилось. Утром сидел в танке, о самолетах даже не думалось, работал с прицелами, и тут вызов в штаб. «Срочно подобрать людей, надежных, непьющих, от экипажа, расчета по человеку… что стоите?»

— И наших берут?! — восхитился наводчик. — А я от «линдовцев» слыхал, у них на наградную экскурсию отбирают, думаю, во — заслуженным штурмовикам все привилегии.

— Не галди. Мы, может, и не такие заслуженные, но тоже не пальцем деланные, чего нас вдруг обходить. Кто от экипажа поедет?

— Так Митрич пусть и едет. Он москвич, ему нужней.

— Я?! Я — точно нет, — наотрез отказался дед.

На него посмотрели с изумлением:

— Ты че? Домой хоть на час заскочишь, пусть родичей нет, с соседями и сослуживцами проведаешься.

— Не поеду, хоть что делайте, — зарычал грубый Иванов.

— Вот чудило, — махнул рукой мехвод. — Э, да чего мы думаем? Командир и едет. Он молодой, ему образовываться нужно. После войны наверняка поедет учиться, должен присмотреться к столице, примериться.

— Вот это иной разговор, полезный, — немедленно одобрил Митрич.

— Насчет офицерской квоты, так это только начальство решает, — изумился Олег.

— Ну, ты начальству передай мнение рядового экипажа, а там пусть и решают.

Мнение «рядового экипажа» старший лейтенант Терсков передавать не стал, поскольку выяснилось, что и так откомандирован, как «ответственный и хорошо себя показавший офицер».

Что за странный поворот? Раз-два — и ты вдруг в самолете, а через считанные часы уже в столице, и не по строго служебному делу, а по торжественно-служебному.

Конечно, сопровождение сводного взвода особым отдыхом не показалось. Хотя и бойцов собрали сугубо сознательных, да в самолете и автобусе не особо и задуришь. Долетели благополучно, потом все организованно пошло, прямо на высшем уровне встречали.

…Казармы приготовленные, обед торжественный, экскурсии…. На Красной площади потерялся наводчик-артиллерист, но сам прибежал к автобусу — «ой, отстал, засмотрелся, виноват».

Под вечер товарищам офицерам и бойцам-москвичам дали увольнительные. Олег уже порядком находился-насмотрелся города, но поручение нужно выполнять, тем более сам и напросился.

Там, в Велау — пока спешно собирались-чистились, готовясь к внезапной поездке, — Олег отвел Митрича за машину:

— Дед, дело твое, я в душу не лезу. Но раз уж я в Москве буду, давай что-то передам и кого надо проведаю. Не может быть такого, чтобы никаких вестей не надо было передавать.

— Вот нет там у меня никого. Что мне, мамой клясться, что ли? — угрюмо сказал Митрич. — Вот разве что… у меня должок залежавшийся, еще со старого госпиталя…

Теперь открытка лежала в полевой сумке товарища Терскова. Невеселая открытка, чего уж там. Но невеселые дела — тоже дела.