— Французский, немецкий и испанский свободно, а также латынь. Знал немного арамейский, но забыл — давно не пользовался. А что, нельзя?

Она едва не задохнулась от возмущения, сама-то зубрила языки в режиме «турбо», с довольно средним успехом, а тут…

— Наконец, ты предсказываешь будущее! Про Чернобыль… Это просто фантастика!

— Не кричи. Ты перекрываешь шум моторов. Иначе мне придётся убить соседей спереди и сзади, чтоб не узнали мою страшную тайну.

По глазам было видно — она не понимает, стоит ли воспринимать всерьёз последнюю угрозу.

— А меня — убьёшь?

— Зачем? Сам тебе всё расскажу, если интересно. Но это долго, да и спать хочу, не восстановился. А у меня меньше двух недель до боя с Синклером. Вдруг сглазила, и Синклер прервёт беспроигрышную серию?

— Иногда мне кажется, что я тебя люблю. Но в данную секунду выбросила бы тебя из самолёта без парашюта.

— Разобьюсь. Душа бессмертна, а бренное тело — нет. Если его расплющит при падении с тридцати тысяч футов, это не то, что срастить сломанные кости лицевой части. Хочешь подробностей? В Ташкенте мне устроили бой без правил, очень выгодный денежно. Бугай вдвое больше меня весом навалился, прижал к ковру и проломил мне нос и лоб ударом своей башки. Кости вошли в мозг.

— Не может быть!

— Может. Клянусь, я правду говорю: очень выгодный. Мы с Кимом сделали ставки на меня, подняли больше двух миллионов рублей, через Грузию провернули ченч на доллары. С этих денег оплачен переезд в США и внесён аванс за дом в Санта-Монике, остальное выплачиваю частями.

— Да причём тут доллары?! Я спрашиваю, как ты мог выжить — с проломленным черепом?

— Дорогая, не всё сразу, потому что долго. Вот, кусочек приоткрыл. Остальное позже. Отдыхай… А, одно условие есть.

— Никому не рассказывать?

— Да хоть всем, кто поверит? Не хочешь в психушку — молчи. Условие другое. С выхода из самолёта переключаемся на английский. Тебя отлично в Балтиморе пробило, перестала стесняться. Запас слов нормальный, хоть старомодный. Но практики нет. И произношение в духе колхоза «Ленинский путь к коммунизму». Чтобы править ошибки, я должен слышать твой английский. И Машка пусть втягивается. Спокойной ночи.

— То есть ты проиграл один бой.

Я открыл один глаз, второй уже спал.

— В смысле?

— С тем… ташкентским бугаём.

— Я? Проиграл?! Издеваешься? Если нас с тобой занесёт в Ташкент, положи цветы на его могилку. Всё, не зли меня. Хочу немного набраться сил.

Сквозь дремоту почувствовал, как Машка перелезла через меня, возвращаясь на законное место у иллюминатора, но пришёл в себя окончательно, только когда колёса шасси загремели по взлётно-посадочной полосе. Повернулся к Машке.

— Всё проконтролировала? Долетели нормально?

— Всё ОК, папа! В лучшем виде.

Ответила дочь по-английски. Неужели язык передаётся по наследству, со спермой?

— Валера! У тебя дракон снова ярко-синий. Увидела, когда ты обернулся к Машуне.

— Значит, он готовится к бою. Но батарейки ещё далеки от полной зарядки. Ничего, недели хватит. Барышни! Нас ждёт Санта-Моника.

— Папочка, ты говорил: Лос-Анджелес.

— Санта-Моника считается самостоятельным городом, но практически это район Лос-Анджелеса, зажатый между другими его районами и Тихим океаном. Ты видела только Атлантический океан, и то — из иллюминатора самолёта. По Тихому мы обязательно покатаемся на яхте.

— У тебя есть яхта!

— Нет. Только у приятелей. Наберись терпения.

Один из «приятелей», как раз обладавший большой моторной лодкой, пригодной для прибрежных вояжей, ожидал меня в аэропорту, уведомлённый о нашем рейсе. Доналд курил сигару в зале прибытия, в восьмидесятых такое ещё было возможно, нервно перекидывая её из одного угла рта в другой.

— Вал! Отправь женщин на такси. У нас разговор.

— Не терпящий пары часов?

— Перезревший, твою мать, неделю назад!

— Значит, или откладываем на завтра, или сокращай главное до десяти минут, дамы обождут. В нашем контракте не прописано, что я обязан слушать твои стенания двадцать четыре на семь.

Я толкнул тележку с чемоданами и с моей большой спортивной сумкой к выходу в сторону стоянки такси. Улетая более чем на месяц, бросать «кадиллак» на стоянке аэропорта мне казалось расточительством. Дюк, бормоча ругательства, тащился сзади, барышни у него в кильватере.

На открытом воздухе, густо приправленном выхлопом четырёх- и пятилитровых моторов, трёхлитровики здесь считаются малолитражками, он выстрелил первым вопросом-претензией.