После выхода фильма «Женщина в гриме» на большой экран Франсуаза Саган полностью отдалилась на целый год от светской жизни в Париже и в Сен-Тропезе. «Все ночные кафе сейчас наполнены шумной музыкой, которая вас оглушает, и без эйфории, создаваемой алкоголем, вынести это невозможно. Я хожу к людям в гости, встречаюсь с ними в ресторанах, а скоро я буду принимать их у себя». У себя — это значит в квартире, занимавшей два этажа, которую сняла Франсуаза Саган на Шерш-Миди, 91. Перед этим она некоторое время жила в гостинице. На первом этаже располагались гостиная и кабинет ее секретарши, мадам Барто-ли, затем кухня и сад; на втором этаже находились несколько комнат и ее собственный рабочий кабинет. Несмотря на успех фильма «Женщина в гриме», она вынуждена была пойти на некоторые жертвы, например, продать коллекционную машину «Лотус-7» голубого цвета, которая была куплена в 1973 году. Эта гоночная машина сохранилась в прекрасном состоянии, дальность ее пробега не превышала 13 тысяч километров по счетчику. Во всей Европе было только четыре подобные модели. Теперь ей пришлось довольствоваться «мини-остин» для передвижения по Парижу и «мерседесом» для более длительных поездок, например в поместье Брей.

Такая более спокойная жизнь вновь сблизила ее с пишущей машинкой, и не дай бог наоборот! В самом разгаре написания романа «Женщина в гриме» Саган уже пробовала делать наброски для следующего романа, «Нависшая гроза», название для которого опять заимствовала у Поля Элюара. Чтобы написать эту романтическую историю, действие которой разворачивалось в Ангулеме в XIX веке, она прочла по совету Жан-Жака Повера книгу «Жизнь Рансэ». Повер по-прежнему оставался ее любимым собеседником, и у него появилась идея продать авторские права на будущий роман издательству «Жюльяр», знакомому ему с молодости. Роман «Нависшая гроза» вышел в марте 1983 года с красной ленточкой, на которой было написано: «Романтическая Саган».

Итак, мы находимся в Ангулеме в период между 1832 и 1835 годом, когда власть принадлежала Луи-Филиппу. Рассказчик — нотариус Николя Ломон. «Он — вынужденный свидетель, — поясняла романистка, — провинциальный нотариус. Он всегда находится на одном месте и знаком с компанией аристократов данной местности, так как ведет их дела. Этот славный юноша очень рано стал сиротой, но, несмотря ни на что, продолжал учиться, одним словом, это мужественный человек… Николя Ломон становится бессильным свидетелем и в каком-то смысле жертвой трагической истории любви. Через тридцать лет он открывает эту тайну в своих «Мемуарах».

Все начинается с прибытия в Ангулем, город, «где любезность не переходит в фамильярность, честность в излишнюю строгость, а радость никогда не переливается через край», очаровательной вдовы Флоры де Маржеляс. Как только юноша замечает ее, он тут же влюбляется, но не осмеливается признаться ей в своих чувствах. Он пишет в своем дневнике, что ему захотелось тотчас жениться на этой женщине, иметь от нее детей, оберегать и защищать ее всю жизнь. Ни о чем не догадываясь, Флора стала его возлюбленной, а он — всего лишь ее поверенным лицом. Сердце графини билось быстрее при виде Жильдаса Коссинада, сына фермера, воспитанного крестьянином, красавца, которому едва исполнилось двадцать лет. По мнению знатных людей Ангулема, это шокирующая страсть. Николя Ломон издали наблюдал за этой безумной историей любви. Любовники покинули Ангулем, чтобы обосноваться в Париже, где они принялись прожигать жизнь. Вскоре в литературных салонах писательские таланты Жильдаса получили высокую оценку, но появление Марты, чувственной служанки графини, все резко изменило. Жильдас поддался чарам этой полноватой италовенгерки, перед которой никто никогда не мог устоять. С этого момента [28] все было потеряно для несчастного Жильдаса: он оказался в ночлежке, а потом на улице, где и погиб.

И через тридцать лет публика все еще любит его. Роман «Нависшая гроза» тут же попал в список наиболее продаваемых книг наряду с «Арриканой» Бернара Клавеля, «Женщинами» Филиппа Соллера и «Красной сутаной» Роже Пейрефита. Но такая признательность не удовлетворяла романистку. Ей не давала покоя мечта написать настоящий шедевр перед смертью. «Честно говоря, — признавалась она, — у меня впечатление, что моего таланта больше, чем утверждают девять десятых людей, претендующих, что они пишут лучше меня. Я никогда не стану Сартром. Не напишу «Слова», самую блестящую книгу во французской литературе». Доминик Бона подвела итог этой неоднозначной литературной карьере в парижском «Еженедельнике»: «Скоро роману «Здравствуй, грусть!» исполнится тридцать лет, но Франсуаза Саган не изменилась. Надо любить ее и следить за ее творчеством. Или стоять в стороне. Для ярых поклонников в новом романе есть все, что было в первом: молодость, радость, непринужденность. Скептики найдут здесь все те же недостатки: легковесность стиля и эти бесконечные «короче», «итак», за которыми она скрывает все, что ее не интересует». У критики не было единого мнения по поводу нового романа. В журнале «Экспресс» Матьё Гале, не стесняясь, высмеял его: «Потребовалось немало усилий, чтобы атаковать самый знаменитый акрополь французской литературы, делая вид, что такие личности, как Люсьен Шардон де Рюбампре или гордая мадам де Баржетон, урожденная Мари-Луиз-Анаис де Негрпелисс, никогда не существовали… Любой ученик коллежа, хоть немного увлекающийся чтением книг, воспримет это покушение как святотатство». И в заключение: «Здесь пьют дешевое вино, смотрят друг другу прямо в глаза. Время проходит, листья падают; все остальное лишь обман и разрисованные обои. Нет, действительно Франсуаза Саган не изменила свой стиль. По крайней мере нет смены декораций. Это гроза в стакане воды». В газете «Монд» Бертран Пуаро-Дельпеш не так строг: «В веренице фраз, скверных, как пиковый туз, у вечной школьницы есть и находки: таков шелест шелка, который ознаменовал восхождение романа «Здравствуй, грусть!» и который заставил знатоков прислушаться. Чудеса продолжают возникать непредвиденно: то это старческая рука с вздувшимися венами, выпирающими, словно тросы, то это Ангулем как город, а ля Карпаччо в ронсаровском пейзаже, как и хваленый и восхваляющий себя шарм жителей Шаранты, какие-то белые платья на фоне темной травы; жестокость, из которой рождается гордость принадлежать самому себе…»

Благодаря романам «Женщина в гриме» и «Нависшая гроза» Франсуаза Саган вновь завоевала успех и уважение к себе. Однако отношения писательницы и Жан-Жака Пове-ра начали ухудшаться. Последний не знал о том, что его уволили без уведомления. Франсуаза Верни, энергичный литературный директор издательства «Галлимар», сделала предложение Франсуазе Саган, и она охотно, ни минуты не сомневаясь, приняла условия ее контракта. «В то время было не трудно пригласить Франсуазу Саган к сотрудничеству, — вспоминает Франсуаза Верни. — У нее было немало неприятностей с предыдущими издателями. Она была несколько нерешительна. Эта женщина одновременно сильная и хрупкая. Я всегда восхищалась ее изящным пером? Когда она жила с Пегги Рош и сыном Дени на улице Шерш-Миди, мы часто виделись с ней». Романистка, переходящая от редактора к редактору, пообещавшая рукопись Франсуазе Верни, решила собрать некоторые статьи, написанные для журналов и газет. Она даже перетряхнула ящики своего стола в поисках неизданного материала. В марте 1984 года вышла книга «В память о лучшем», которая ознаменовала важный этап в ее творчестве. Она собрала в одном произведении наброски портретов и автобиографические рассказы, чем вызвала восхищение своих учителей. Миф о ней потускнел. О ней меньше стали говорить как о редком явлении, чаще — как о писательнице. В первый раз со времени выхода романа «Синяки на душе» она начала рассказывать о себе, вспоминала о своей безумной гонке за Билли Холидей во время своею второго путешествия в Америку [29] сопровождении Мишеля Маня и о своих замечательных встречах с Теннесси Уильямсом или Орсоном Уэллсом. Ома также рассказала о своей страсти к книгам, к театру, к играм в казино, к скорости и к Сен-Тропезу. Она вспоминала о своем «Признании в любви к Жан-Полю Сартру», опубликованном в «Эгоисте» в 1979 году, и набросала симпатичный портрет Рудольфа Нуриева, которого она встречала раз или два в парижских ночных кафе, а позже в Амстердаме под проливным дождем, когда он давал интервью журналу «Эгоист». «Ему не занимать шарма, великодушия, впечатлительности, воображения, потому у него пятьсот разных ликов, и, наверное, этому есть пять тысяч психологических объяснений.

Разумеется, я не льщу себя надеждой, что разобралась в Рудольфе Нуриеве — звезде, наделенной гениальностью» [29] , — писала она.

На этот раз у критики единое мнение. Это благодатные моменты ее жизни, и описывает она их с не меньшей радостью. Они восхищают даже тех, кто относится к ней сдержанно. Жорж Урден написал в журнале «Ви»: «Последняя книга, опубликованная Франсуазой Саган, восхитительна… У нее скандальная и ничтожная репутация. Такое суждение абсурдно. Она описывает общество, в котором живет и которое действительно бездуховно, но она неутомимо задает своим внимательным и верным читателям, каковым я и являюсь, глубокие, хорошие и ставящие в тупик вопросы. Например, есть ли у жизни смысл». Что до Жозиан Сави-ньо, журналистки из газеты «Монд», то она рассказывала: «Когда Франсуаза Саган закрывает за собой дверь, говоря с улыбкой, еще раз взъерошив свои светлые волосы: «Спасибо, что пришли», — расставание проходит на самой оптимистической ноте. И это несмотря на то что в наше время только и говорят о безопасности, когда многие, вероятно, хотели бы узнать день сдоей собственной смерти. Франсуаза Саган после тридцати лет безумств и великодушия продолжает прожигать свою жизнь с радостью и 6 эти сложные времена подает нам пример изящности бытия». Бернар Франк также присоединил свой голос к этому хвалебному хору. Он вновь вспомнил об успехе романа «Здравствуй, грусть!» и попытался проанализировать реакцию тех, кого назвал «скучным стадом литературных критиков»: «Возможно, больше всего критиков раздражает в Франсуазе Саган то, что они не могут не говорить о ней, словно бабочка, которая от огня обжигает себе крылья. После каждого нового салонного романа критика клянется всеми богами, что больше никогда этого не сделает, что у нее есть кое-что получше. У нее свои интересы, и вообще ей есть чем заняться. И так далее и тому подобное. Но когда появляется новое произведение Саган, она тут же забывает свои святые обеты и сокровенные намерения и с жадностью прочитывает его. Саган — это ее грех. Но после того как книга прочитана, она начинает метать громы и молнии…»

В марте 1984 года Саган стала звездой четвертого Книжного салона вместе с Людмилой Черицой, автором книги «Любовь у зеркала» («L’Amour au mirror»), с бароном Ги де Ротшильдом («Против большого состояния…», «Contre bonne fortune…»), Жанной Бурен («Дамская комната», «La Chambre des dames») и Валери Жискаром д’Эстеном («Две француженки из трех», «Deux Francaises sur trois»). Франсуаза Саган дала триста автографов к книге «В память о лучшем», моментально вспомнив о своем первом пребывании в Соединенных Штатах. Тогда она писала: «With all my sympathy», не ведая, что это коварное выражение означает по английски: «Приношу мои соболезнования» Книжный салон имел большой успех, поговаривали лаже, что на этот раз посещаемость на 20 процентов выше, чем в прошлом году. В феврале 1986 года произведение Саган получило приз «Трудных детей» [30] . Романистка отправилась за наградой в Межев, где встретилась со своими поклонниками всех возрастов, приехавшими взять автограф у автора.