Комбат затрясся.

— Ты накаркаешь! Я спрашиваю, что вы делали в дизельной с новым инструктором?

— Я ознакомил его… Потом ушел.

— А он?

— Остался.

— Ты… — произнес комбат затравленно. — Ты сегодня же отсюда уедешь! А казарму мы освятим!

— А что, собственно… — начал я, но тут комбата позвали к выходу, вероятно, на ковер к начальству, и я не сумел ни сформулировать свой вопрос, ни получить на него ответ.

Ситуацию прояснил дневальный, сообщив, что, оставшись в пьяном одиночестве, мой преемник завалился на матрац с сигаретой, заснул, вызвав пожар, и только благодаря героическим усилиям караула жилой зоны был извлечен из огня и, полузадохшийся, с ожогами, отправлен в реанимацию. На месте же дизельной ныне находится лишь бетонный постамент с обгорелым остовом агрегата.

— Да, это уже система… — заметил я на это философски.

Тщательно почистив зубы освежающей мятной пастой, я направился в столовую, но тут снова последовал приказ явиться в треклятую канцелярию, где я застал комбата, командира полка и незнакомого мне майора.

— Вот он, красавец, — представил меня незнакомцу комбат, разместив ударение в последнем слове на последнем слоге.

— Служу Советскому Союзу… — не к месту откликнулся я.

— Вельзевул, — подал реплику комбат.

Майор, как выяснилось, прибыл из полка для инспекции охранных систем периферийных зон, сообщив мне, что в соседней колонии, отдаленной от нас сотней километров, комиссован по болезни инструктор, и своей властью он отправляет меня на новое место службы.

Я отпросился сходить в свою зоновскую каптерку, дабы собрать хранящийся там жалкий личный скарб и откопать свою финансовую заначку. Кроме того, предстояло зайти на поселковый почтамт: мне пришло заказное письмо.

Отдав квитанцию, получил конверт. Обратный адрес был странный: Москва, улица Шверника… Кто из моих знакомых живет на улице Шверника? Неужели… Кольнуло предчувствие внезапного и весьма приятного сюрприза, и оно меня не обмануло: это был адрес Высоцкого!

Я тут же раскрыл конверт, в нем таились три страницы, исписанные с обеих сторон перьевой авторучкой. Это были тексты песен на армейскую тему: «Мы вращаем землю», «Первые ряды», «Черные бушлаты». Видимо, одна из финальных рабочих рукописей. Я тут же, у стойки, принялся читать, вторым планом сознания понимая, что мой адрес Владимиру дал Золотухин, с кем порой мы кратенько переписывались. Значит, помнит меня знаменитый человек, не забыл в своей славе и величии. После текстов песен шло, собственно, само письмо:

«… Все собирался тебе написать, да не доходили руки: повседневная работа, забота о ближних (все-таки я «семейный» человек), суета сует… Но о тебе не забываю, только думаю, чем ты будешь заниматься дальше, как сложится твоя судьба? Все новые песни переписывать и посылать тебе бессмысленно, вот три — по-моему, близкие твоей сегодняшней жизни, и с которыми стоит «поработать» на досуге. Пиши, мне будет интересно получать от тебя любое известие, т. к. считаю, что оно искреннее и правдивое.

Аккуратненько убрав конверт в карман галифе, вышел из барака почтамта, тут же, на улице, столкнувшись с Труболетом. Тот был в джинсах, пестрой рубашечке и пижонской черной шляпе с длинными краями.

— Вот так да! — сказал я ему вместо приветствия, несколько обескураженный его вызывающим вольным нарядом.

— Босяк фасона не теряет! Свобода, начальник! — заулыбался он, сияя множеством золотых коронок. — Сегодня откинулся…

— И куда теперь?

— Россия большая, лохов много… — прозвучал ответ. — Кстати, — он сорвал с тополя лист, стерев с новенького остроносого штиблета пятнышко грязи. — В зоне нашли пустые бутылки, «кум» икру мечет, роет, где источник… Леня — в шизо. Так что, глуши мотор…

— Знаю, новость прошлого дня.

На том мы с Труболетом и распрощались.

Вернувшись в казарму, в весьма приподнятом настроении от полученного письма, послужившего мне огромной моральной опорой, я собрал вещмешок и возвратился к комбату за предписанием о переводе и пакетом сопроводительных документов.

Пункт моего назначения в предписании был указан в незатейливой и краткой формулировке: седьмая рота, станица «Николаевская».

— Разрешите идти? — поднес я руку к околышу фуражки.

— Сгинь, нечистая сила! — рявкнул комбат.

Майор, на чьей машине я отправлялся к новому месту службы, на полчаса заехал в колонию пообщаться с администрацией, а я тем временем попрощался с ребятами из караула, обошел пожарище, погруженный в сентиментальные воспоминания о дизеле, прошедшем лете, своей уголовной бригаде, членов которой мне вряд ли суждено было когда-либо увидеть, да и не стоило, наверное, встречаться с этакими субчиками на свободе…

«Кум», вышедший провожать ответственного полковника, сказал мне на прощание следующее:

— С тобой, возможно, еще встретимся… Хотя, общий режим светит тебе навряд ли. Строгий — это да. А со временем и особый.

— Желаю вам аналогичных благ, гражданин начальник, — учтиво ответил я.

— В машину, сержант! — ледяным тоном подытожил нашу пикировку майор.

И вот, поселок Южный позади… Теперь меня ждала неведомая станица «Николаевская».

… В Берлине, спустя почти двадцать лет, я спустился в метро и вдруг на платформе среди ожидавших поезда пассажиров, заметил знакомое лицо…