Один из стражников, тот, который с ручкой и тетрадью, сморщился и закрыл глаза. Но я не сдавалась, для меня сейчас главное – чтобы нас просто отпустили. Поэтому я повернулась к его пухлому товарищу и загадочно зашептала:

– Ограбили вон те двое, что стоят теперь возле дороги. Они забрали у того доброго человека три серебряных, сама видела, не сойти мне с этого места, если вру!

Судя по лицам стражников, эта информация показалась для них более интересной, один из них бодро крикнул в караулку, чтобы их заменили, покуда они отойдут. Они подошли к двум скучающим товарищам, что стояли возле дороги и наблюдали за порядком движения, шепнули что-то им на ухо, и отправились в трущобы. Сзади желающие попасть в город стали волноваться, вытягивая шеи и интересуясь причиной задержки, так что новые стражники замахали руками, требуя, чтобы мы немедленно проехали и не задерживали остальных.

Оливия, покосившись на меня с невольным уважением, подстегнула лошадку, и та послушно пошла вперёд, не сильно расстроившись от этого, правда.

Я также желала поскорее оказаться как можно дальше от этого места, поскольку предполагала, что эти доблестные сотрудники могут расстроиться, если не обнаружат в карманах грабителей указанную впечатляющую сумму.

Мальчишка смотрел на меня с невольным восхищением, но не решался высказать свои мысли. И я его понимала – если они всего лишь солгали в том, что не собираются ничего продавать, для того, чтобы не платить налог, я же солгала и ещё побожилась при этом. Ну да, вот как сейчас помню, говорила какую-то глупость вроде заповедей… хотя, как говорится, жить захочешь – не так раскорячишься.

Оливия торопливо двигалась по территории возле ворот и оглядывалась назад. Возможно, её посещали точно такие же мысли, но она не решалась высказывать их в присутствии собственного ребёнка, дабы не вводить его в смущение. И только когда ворота остались позади, и мы больше не слышали многоголосый шум от множества людей, женщина осенила себя знаком Всемилостивейшего и выдохнула. Я уже смирилась с тем, что услышу сейчас очередное нравоучение, на этот раз о том, что ложь – это страшный грех и в книгах о житии святых ему непременно уделено особое значение.

Однако, стоило только нам отъехать подальше, как Оливия рассмеялась и повернулась ко мне с горящими глазами:

– Как ты только догадалась до такого, Тина? Я уже подумала, что стражники отправят тебя в работный дом, не дай Всемилостивейший.

Мальчишка закивал головой и смущённо признался, что такое бы ему даже в голову не пришло. Я же только покачала плечами, поскольку особо героиней себя не считала.

Между тем, мы продолжали продвигаться по узким улицам города. Дорога, вымощенная белым песчаником, была довольно узкой, дома были преимущественно двухэтажными и построенными из камня, со множеством лавок и лавчонок, которые занимали первые этажи жилых домов. Позади домов, как я поняла, были небольшие тенистые дворики, где росли высокие платаны с широкой кроной, возвышались пинии и кипарисы. Я смотрела во все глаза, пытаясь охватить взглядом всё сразу – и лёгкие коляски, в которых сидели дамы в красивых платьях и кружевных зонтиках, как правило, в сопровождении надменных мужчин, и лавку, надпись на которой, сделанная витиеватыми буквами, означала, что именно там мне могут помочь избавиться от зубной боли. А также массу людей, которая спешила по своим делам по тротуарам или же просто по проезжей части.

Большая часть женщин имела похожие головные уборы, что и на моей благодетельнице, туго завязанные на лбу, длинные платья, из-под которых торчали чоботы с ремешками на щиколотках, немного напоминающих римские калиги. Одежда мужчин также не отличалась разнообразием – широкие брюки из тонкого льна, свободные рубашки и шляпы с полями, загнутыми вниз.

К вечеру жара немного спала, что не могло не радовать, мы постепенно продвигались вперёд, пока не оказались в маленьком и тесном переулке и не остановились возле служебного входа какого-то увеселительного заведения, во всяком случае, оттуда доносились звуки скрипки и гул явно нетрезвых голосов.

По кивку матери, Себястьен спрыгнул с телеги и исчез в открытой двери. Через пару минут он появился, теперь уже в сопровождении здоровяка в не слишком чистом фартуке. Загорелый мужик кивком поздоровался с Оливией, многозначительно посмотрел в мою сторону, но она только махнула рукой, прося не стесняться моего присутствия. Тогда он равнодушно пожал плечами, сунул монетку в руки Оливии, подхватил пару бочонков и снова скрылся за дверью.

– Господи Севар – хозяин этого заведения, он иногда покупает у меня излишки сидра. Дай ему Всемилостивый здоровьица, - смущённо пробормотала Оливия, шустро пряча оплату за корсаж своего платья.

Я хмыкнула, полагая, что он тоже не горел желанием платить грабительские налоги и приобретать товар на рынке. Закончив эту сомнительную операцию, мы вновь отправились, теперь уже в порт, где предполагалось сдать оставшийся товар и переночевать.

Если честно, то я была согласна на всё, даже на ночёвку в этой же телеге, поскольку чувствовала себя разбитой, как никогда раньше. Мы снова поехали по узким и плохо освещённым масляными фонарями улицам, спускаясь к порту. И вот там кипела жизнь – несмотря на позднее время, а быть может, и благодаря ему, множество людей отлично проводили время, прогуливаясь вдоль дороги с беззаботным видом, распевая песни или же заходя в многочисленные кабаки, а то и вовсе, сидя на обочине с бутылкой мутной жидкости в руках.

Наш сегодняшний ночлег имел название, трудноразличимое от ржавчины, и гостеприимно распахнутые двери. Мы зашли в полутёмный зал, освещение которого состояло из большого тележного колеса над потолком с несколькими свечами на нём. Я стояла возле входа, с любопытством осматриваясь по сторонам, мужчина возле камина перебирал струны музыкального инструмента и исполнял нечто зажигательное. И, судя по громкой и одобрительной реакции слушателей, весьма фривольного содержания.

Оливия, которая топталась всё это время рядом, забормотала что-то себе под нос и жутко покраснела. Значит, я не ошиблась в своей оценке исполняемого репертуара. Не успела моя спутница и десяти раз осенить себя знаком Всемилостивейшего, как подошла женщина средних лет, крепкого телосложения, довольно смуглая, в белом фартуке поверх простого платья и лучисто улыбалась нам.