Мейер не пытался отнять батончики, хотя с лёгкостью мог бы это сделать. Он ждал, когда я сама решусь избавиться от них. А я всё тянула, спорила с собой и проигрывала в этом споре. А потом к нам подошёл сыскарь в пёстрой униформе и что-то сказал, но сквозь шум в ушах слов было не разобрать. Я понимала, что должна сделать. Пересилить зависимость, оказаться выше неё, отдать батончики. Но я так устала! Мне так хотелось хоть на минуту перестать чувствовать всю эту боль и тяжесть…

Наверное, я бы сдалась, если бы не голос за спиной:

— Я с тобой. Ты самая невероятно восхитительная женщина на свете. Я помогу тебе справиться с тем, что будет дальше.

Я почти повисла на руке Мейера и чувствовала его ровное дыхание и сердцебиение за спиной. Чувствовала его силу и уверенность. И ту опору, которую не нашла в себя, я обрела в нём. Протянула дрожащую руку и вложила батончики в ладонь сыскаря. Обернулась к Мейеру, зарылась лицом в плащ на его груди и горько, отчаянно разрыдалась.

Из Золотого дома послышались визги, что-то загрохотало, краем глаза я видела вспыхивающую магию, но Мейер уже уносил меня прочь. Обратно в клинику.

Следующие два дня я запомнила смутно, и в то же время в память отчётливо врезалось ощущение: мне было очень плохо. Так плохо, что без слова на букву «Х» тут не обойтись, но принцессы вряд ли матерятся, даже если они фальшивые. Я представляла собой живое пособие на тему «Наркотики — зло».

Измучив себя, Мейера и персонал клиники, на третью ночь я наконец смогла уснуть.

И это было победой. Тяжёлой, вымученной победой. О, как сладко спать! Только новоиспечённые родители знают, насколько бесценен на самом деле сон. Спала я как младенец — вздрагивала, просыпалась, плакала от обиды на то, что проснулась, снова забывалась коротким рваным сном и снова просыпалась, теперь уже от голода.

В таком лоскутном сне прошли сутки, едва ли за них я бодрствовала больше пары часов. Под вечер третьего дня стало легче.

— Завтра будет суд, — напомнил Мейер, вынимая меня из ванной. — Можем перенести заседание, если ты не в состоянии идти. Нет смысла себя мучить ещё раз.

Он поставил меня на коврик и завернул в большое мягкое полотенце. В голове немного шумело, но сегодня самочувствие было в сто раз лучше, чем вчера.

— Нет. Давай с этим разберёмся. А ещё лучше давай я заберу заявление…

Забрать заявление хотелось по двум причинам: я слишком сильно устала от всех этих разборок и хотела увидеть, не изменится ли после этого отношение Мейера. Он пока вёл себя идеально. Не отходил ни на шаг, поил, пытался кормить и носил в ванную. И всё это нежно, без упрёков, ропота и раздражения. Настолько изумительно заботливо, что верилось с трудом.

— Так это не работает, — улыбнулся Мейер. — Если заявление подано, должно состояться заседание. Не переживай, самое страшное, что они мне сделают — выкинут из списка на право ухаживания за переселенкой. А мне, собственно, этот список больше и не нужен. Я своё счастье уже нашёл.

Подхалим! Но такой хороший, прямо ух. Меня, конечно, до сих пор штормило, и настроение было странным. Когда Мейер прижимал меня к груди, порой всё-таки хотелось совершить насильственные действия несексуального характера и огреть его табуреткой, но даже сквозь призму изменённого сознания я понимала, что это было бы несправедливо. Но сегодня карусель бесконечного ПМСа, кажется, изволила остановиться. Злиться на Мейера я уже не могла — устала. Хотелось не застревать в прошлом, а двигаться дальше, тем более что он извинился. Много раз. Очень много раз.

— Спасибо, — перехватила я у него полотенце. — За всё спасибо.

Я плавно к нему прижалась и обняла обеими руками. Мейер потерянно замер. Не ожидал, вероятно, благодарности, потому что последние два дня слышал только упрёки, стоны и жалобы.

— Не за что. Мне нравится о тебе заботиться. Ты такая хрупкая и… ранимая.

Прекрасные эвфемизмы для слов «ноющая» и «капризная».

— Отнесёшь меня в постель? — ласково попросила я.

Ходить-то я уже прекрасно могла, но хотелось на ручки. А ещё хотелось поесть и вволю нанежиться в объятиях своего вилерианца, и сложно было определиться: сожрать Мейера или вероломно лишить невинности. Оба варианта имели свои весомые плюсы.

— Конечно, — он легко подхватил меня под место, успешно находящее для себя приключения, и вынес в спальню.

Полотенце сползло, но я коварно не стала его поправлять. Усадив меня на постель, Мейер заметил творящееся непотребство, чуть порозовел и очень чинно прикрыл мне грудь пушистой махровой тканью. Все эти дни он вёл себя настолько подчёркнуто равнодушно по отношению к моим прелестям, что они аж заволновались, не вышли ли в тираж, пока болеет хозяйка.

— Ты голодный? — спросила я, нарочно игнорируя, что полотенце опять начало сползать, и даже расправила плечи, чтобы немного помочь процессу.