Шогол-Ву поднялся, посмотрел сверху вниз и сказал:

— Я не выродок. У меня была мать, и она любила меня. У нас это значит — смерть. Она дала мне жизнь, потом спасла мне жизнь, а потом расплатилась своей, чтобы племя не тронуло меня. А я не знал, кто она мне. Узнал, когда её отправили к ушам богов. Мне тоже не поговорить с ней больше. Не спросить, зачем.

Нат смотрел, забыв про вино, и ждал. Не дождавшись, спросил:

— Зачем — что?

— Зачем всё.

Шогол-Ву развернулся и пошёл через бурлящий зал.

Хоть и не пил, перед глазами всё плыло и в голове гудело. Он бы лучше отлежался, чем стоять у котла, но дал уже слово, что займётся похлёбкой.

Нептица примирилась с псом. Оба получили больше, чем могли съесть, и теперь лежали бок о бок, сыто щурясь. Пёс прижимал лапой кость, плохо обглоданную, и не выказывал опасений, что её могут отобрать. Нептица нежно вычёсывала шерсть за его косматым ухом.

Мясо нашлось легко. Похоже было, люди забили всех кур и овец и стащили во двор все припасы, какие только нашлись. Никто даже не посмотрел, что берёт запятнанный, никто и слова не сказал.

В зале, где свет был ярче, он ещё полюбовался добычей. Повезло найти бараньи рёбрышки. Зверь был молодой и кормили его хорошо, а значит, похлёбка выйдет на славу.

Шогол-Ву поднял взгляд и увидел, что котёл уже над огнём и Нат стоит, что-то в нём помешивая и прихлёбывая вино.

Он вздохнул и пошёл к очагу, пробираясь меж взлетающих рук с зажатыми в них кружками, меж качающихся тел, мимо пьяных криков, и смеха, и слёз, сквозь запахи жаркого, вина и пота.

По пути отыскал пару мисок, глубоких, с виду чистых. Сдвинув пустые кружки, бросил мясо на стол, опустил миски и повернулся к Нату.

— Во, — довольно сказал тот и указал бутылкой на мокрую корзину. Та стояла в луже рядом с ведром — дотекло аж до лавки, на которой храпел рыжий парень. — Промыл, как ты просил. И на огонь поставил, чтоб тебе возиться меньше...

Шогол-Ву отстранил его с пути.

Скрестив руки на груди, Нат смотрел, как запятнанный снимает котёл с огня и раскладывает корни по мискам — в одну рыжие, в другую белые. Когда вода полилась в ведро, Нат не выдержал.

— Да что не так? — возмутился он. — Мясо бросить, посолить, и пусть бы себе варилось!

— Ты даже не нарезал корни.

— Зачем их резать-то? Да и все перепились, жратвы навалом, нужна им твоя похлёбка!..

Всё же он послушался. Крошил корни, пока Шогол-Ву рубил мясо. Нашёл пару крупных луковиц и козий зуб, желтоватый, жгучий. Сел, уставившись на струю масла, льющуюся в котёл. Спросил, подняв брови:

— Ну и кто так делает?

Шогол-Ву не ответил. Он молча следил за котлом и ждал, пока масло нагреется. После бросил мясо, и оно зашипело, подрумяниваясь. За мясом последовал лук.

Когда он изжарился до прозрачности и Нат принялся жадно поглядывать на котёл, втягивая носом воздух, дверь отворилась.

В зал вошёл Клур, хмурый до того, что брови сошлись на переносице. Рванул дверь — хлопнула бы, если бы Ашша-Ри не придержала.

— Я сказал, не ходи за мной! — рявкнул Клур. — Отвяжись!

Он толкнул охотницу наружу, но та устояла. Тогда, бросив дверь, Чёрный Коготь пошёл к лестнице через притихший зал, и рыжухи порскнули со столов на балки, поджав хвосты. Пнул бутылку носком сапога, та зазвенела о другую, отлетела к стене, задев ножку стола, и толстая глина разбилась.

— Во налакался, — отчётливо прозвучал чей-то голос.

Чёрный Коготь развернулся, отыскал человека взглядом.

— Налакался? — спросил он негромко. — Это вы можете налакаться, а у меня уже не получится.

— А чё это? Рот на месте вроде...

— Не лезь к нему, не лезь! Видишь, тошно ему. Плесни-ка нам лучше, а то уже дно в кружках просвечивает.

Клур не стал затевать ссору, поднялся по лестнице, торопясь, перешагивая по две ступени за раз. Ашша-Ри ещё помедлила у порога, делая вид, что не замечает любопытных взглядов и ничего не слышит, а затем, вскинув голову и ни на кого не глядя, тоже ушла наверх.

Нат присвистнул.

— Видел, а? — спросил он. — Такую потеху пропустил! Она, как собачонка...

— Подгорит, если не следить, — перебил его Шогол-Ву, помешивая в котле длинной ложкой. — И это не наше дело. Подай корни... не белые, рыжие.

— Да какая разница? — проворчал Нат, но послушался. — Свалил бы в одну кучу, да и всё. Будто вкус изменится!

Зал опять шумел и веселился. Казалось, люди забыли обо всём — и о том, что ждёт их, тоже. Дверь неслышно приоткрылась, и на того, кто вошёл со двора, даже не посмотрели.