Ингефер вскрикнула и заплакала, уткнувшись в грудь Йокеля. Тот гладил её по спине, а сам глядел растерянно.

— Ну, что ж! — закряхтев, сказал мужик за столом и потянулся к оставленной кружке. — Это... Напиться надо бы.

Клур пересёк зал широким шагом и вышел, толкнув Ната плечом. По пятам за ним следовала Ашша-Ри, а за нею — старый охотник.

Человек на лавке зевнул, ещё потёр глаза и спросил:

— Так я не понял, слепой он или нет?..

На миг стало тихо, и в этой тишине неожиданно громко прозвучал хриплый шёпот мальчишки:

— Значит, это правда? Мы скоро умрём, и я тоже?

— Сны не всегда сбываются, — сказал ему Шогол-Ву.

— Не бойся, — сказала и дочь леса. — Грядущего не знает никто. Бывает, мы видим путь, но лишь один из многих. Всегда есть другие пути.

— Другие? — воскликнула Ингефер. — А с чего это нам должно повезти?

— С того, что мы идём в Запретный лес договариваться с богами, — криво усмехнулся Нат. — Может, и договоримся.

— Врёшь! — ахнул мальчишка.

— Ну, если вы тут всё прогуляете, а мир так и будет стоять, значит, не врал я. Только всё равно вам тяжко придётся — скот, вон, прирезали, рогачей на волю пустили. Овцам, какие остались, зерна хорошего насыпали — видно, того, что для посадки держали. Думаете, пусть и они напоследок порадуются? И зря, нельзя им чистое зерно, сгубите.

— А я говорил, — подал голос человек с лавки. — Но если кто тупой, как подмётка, разве ж его переспоришь?

— Идём уже, — сказал Нат. — А то кажется мне, мы отсюда вовек не уедем.

Шогол-Ву свистнул, подзывая нептицу. Та с сожалением оставила кость, подошла, оглядываясь.

Мальчишка вышел проводить.

— А правда, что вы в Мёртвый лес едете? — спросил он.

— Правда, — ответил запятнанный.

— А если всё получится, ты ещё вернёшься?

— Кто знает.

Видно было, на языке у мальчишки вертелось ещё что-то. Он открывал рот и делал вид, что просто хотел вдохнуть, и отворачивался, глядя наверх, где растянулось, низко нависло плотное серое одеяло.

Наконец, когда уже впрягли рогачей, он решился.

— А можно мне перо?..

Шогол-Ву посмотрел на белое перо в его руке.

— Нам оно ни к чему. Можешь оставить себе.

— Нет, я... — и мальчишка указал рукой. — Вот это.

Шогол-Ву потянул себя за прядь, оглядел перо, что вплёл, собираясь хоронить Одноухого, как если бы хоронил одного из племени.

Когда-то белое с чёрным концом, оно посерело и истрепалось, давно пора было заменить. Воды рек, застенки Пограничной Заставы, кровь, огонь и дорожная грязь — весь этот путь оставил след.

— На что оно тебе? — спросил Шогол-Ву. — Оно негодное.

— На память, — прошептал мальчишка.

И глядел, не веря, как запятнанный достаёт нож и срезает перо вместе с косицей — иначе не выпутать. И прижал к груди, как великую ценность, будто ему отсыпали горсть золотых раковин с жемчугом.

Рогачи, отдохнувшие и сытые, тянули ноздрями воздух, пофыркивали. Им не терпелось отправиться в путь.

Белые звери качали головами, и всадница сидела осторожно, боясь задеть их раны, которые при свете дня казались ещё глубже.

Нептица потягивалась у колеса. Она хотела забраться в телегу, но её не пустили.

— Лёгкого пути! — пожелал на прощание Йокель. — Да хранят вас боги... или счастливый случай, и пусть удастся задуманное! Молил бы за вас богов, если бы ещё верил, что это поможет.

— Лёгкого пути! — эхом прозвучал голос Ингефер.

Они стояли в стороне, обнявшись, а мальчишка подошёл ближе, поглядывая на пустое место рядом с Натом. Глаза его блестели. Оставалось лишь надеяться, что не попросится на телегу.

— Тонне! — хрипло раздалось от дороги, и он дёрнулся, обернулся испуганно. — Во-от ты где, паршивец!

Мальчишка не врал, отец его пил, и давно. Нечёсаные, немытые космы обрамляли опухшее лицо, колени были испачканы в грязи, и куртку пятнали грязь, жир и вино. Из продранного локтя лезла шерсть.

— Я его везде ищу, а он! В трактире, значит. Вино хлебал?

— Я... нет! — пробормотал мальчишка и попятился.

Отец навис над ним, поднимая кулак.

— Довольно брехать, щенок! Дружки твои, такие же шавки брехливые, всё выболтали. От рук отбился! Поучить тебя надо? Я поучу...