Оно и понятно — его «Старый моховик» совсем не похож был на ту дыру, где трое провели ночь. Столы выскоблены, лавки чисты, на полу свежая солома. Только лужа у ног старика портила вид.

Пахло хорошей, жирной похлёбкой, деревом и дымом. Не чадом, застревающим в горле, а приятным смоляным дымком. Высокие потолки, небольшие, но вымытые окна, связки трав — в этом месте не стыдно было принимать любых гостей.

— За беспокойство заплатим, — отмахнулся черноволосый.

Нептица углядела ящик с рыжими корнями, крупными, вымытыми чисто. Вытянув шею, ступила осторожно за порог.

Трактирщик вышел из-за стойки, прикрыл ящик собой, округлив глаза и расставив руки неуверенно. Руки заметно дрожали.

— Заплатим, — с досадой сказал черноволосый. — Пусть её. Отойди.

Нептица сунулась в ящик, захрустела. Шогол-Ву встал рядом, так, чтобы видеть и слышать всех сразу. Его спутник прошёл к лавке, где спал музыкант, взял стренгу, провёл по струнам. Вслушался, что-то поправил и заставил струны запеть снова.

— Что сыграть господам? — спросил весело.

— Что умеешь. Не понравится, скажем.

Человек обернулся к запятнанному, подмигнул.

— Ну, друг мой Дарен, я начну, а ты подтягивай.

Пальцы легли на струны, тронули, заплясали, выбивая нехитрый мотив. Голос, задорный, чуть глуховатый, принялся выводить слова:

— Идёт девка за водой,

следом парень молодой,

пялит жадные глаза

на её широкий...

Человек примолк, не отпуская струн, поглядел требовательно, поднял бровь.

— Шаг? — предположил Шогол-Ву. По лицу спутника понял, что не угадал.

— Давай что попроще. Видать, с тех пор, как мы у Малых Колдобин навернулись, ты последний умишко вытряс.

Струны вновь запели — кажется, прислушайся, и слова начнут выговаривать.

— Чтобы удаль показать,

в белый лес пойду гулять,

и от страха в том лесу

я себе в штаны...

Шогол-Ву задумался.

— Не влезу?..

Четвёртый Перст хрюкнул в кружку. Третий, что держался за голову, поморщился.

— Про Запретный лес не нужно, — вмешался черноволосый.

— Виноват, мой господин. Тогда...

— Да выпейте с нами, чего на сухую петь. Эй, хозяин!..

Трактирщик бросил глядеть на нептицу, что хрустела корнями, разбрасывая огрызки. Наполнил кружки, поджав губы.

— Да будут к вам добры боги, — поблагодарил человек. — Держи, друг мой Дарен.

И прошипел, не размыкая зубов:

— Пей! Не смей отказывать!

Шогол-Ву смочил губы и оставил кружку на стойке. Человек, хлебнув изрядно, тронул струны.

— Я Трёхрукого просил

дать мне ночью больше сил.

Парень хилый и я слабый,

не могу залезть на...

— На лежанку, — послушно сказал запятнанный.

Четвёртый Перст развеселился.

— Клур, — простонал Третий. — Вам весело, а у меня башка трещит... Я им шеи щас сверну.

— Ну так иди наверх и не нуди, — посоветовал ему черноволосый. — Ты, как тебя там, другое играть умеешь?

— Меня звать Нат, — ответил человек. — Сыграю, отчего бы и нет.

Струны под его пальцами бросили смеяться. Притихли — и запели задумчиво. Шогол-Ву ещё такого не слышал.

Этот голос шёл к самому сердцу и говорил только с ним. Попробуй объяснить, о чём — не получится. А сердце понимало и само пело в ответ.

И казалось, что-то прорастало изнутри, большое, непонятное и пугающее, и что с этим делать, было неясно. Шогол-Ву прижал ладонь к груди. Ничего. Куртка под пальцами, мехом наружу, и это, новое, не увидеть, не нащупать. Не вырвать. А оно всё росло.

Даже тот, бородатый, что сидел, обхватив голову руками, поднял взгляд. И его товарищи заслушались. Только нептица не думала ни о чём, кроме корня, закатившегося под лавку, где дремал старик. Тянула лапу, пытаясь зацепить когтем.

Шогол-Ву прошёл за стойку. Трактирщик встрепенулся, поднял взгляд.

— Нужно согреть воды, — сказал запятнанный, разглядывая травы.

Он потянулся к полке, где стояла кружка с чёрным листом. Заглянул в соседнюю, полную маленьких жёлтых орехов, нежно-душистых, когда целы, и горько-пряных, если размолоть. Отломил несколько зелёных стеблей от сушёного пучка.