— Двуликий спускался с холма, а вы не вернулись. Как долго мне стоило сидеть и ждать? Я сошла вниз. Трусливый старик сказал, что вы в Новом городе, и объяснил, как найти.

— Ты запугала его?

— Мне и не нужно было. Он затрясся, едва увидел моё лицо. Я позаботилась, чтобы не поднял тревогу, выгнала повозку за ворота и вернулась за вами, хотя могла и не делать этого!

— И ты вот с этим...

Человек провёл пальцами от виска к виску через глаза.

— С меткой своей шла по городу, с перьями своими?

— Двуликий ушёл. Эти смрадные огни, которые они развешивают у дорог, не сравнятся даже с Одноглазым, вдобавок люди слепы. Никто не разглядел. Стражи у врат не смотрят, кто выезжает, а для тех, кто без телеги, есть иные пути. Только в доме, где я ждала увидеть вас...

— Что там случилось?

— Догадайтесь, если Трёхрукий не отнял разум. Ваша вина! Стоило оставить вас там, у моста. Вернулись бы в город и ответили Оку за всё!

— За что? — с подозрением спросил человек.

Ашша-Ри помолчала, сощурившись.

— Нужно идти, — сказала она вместо ответа.

Человек перебросил через шею ремень стренги, щипнул пальцами струны, издав тонкий протяжный звук.

— Ты там перерезала всех?

— Одного, — неохотно созналась Ашша-Ри. — Другой... Ему осталось кое-что на память. Он захочет меня догнать, очень захочет. Ложный след удержит ненадолго. Мы должны идти, быстро.

Земля бугрилась волнами, застывшими, закаменевшими. Идти было нелегко. Человек то и дело спотыкался, бормоча проклятия, и стренга на его груди чуть слышно звенела.

Нептица почти не шла — перелетала небольшими прыжками.

Ашша-Ри прихрамывала, но не отставала. Закушенные губы побелели.

Шогол-Ву поглядел на неё и замедлил шаг. Охотница заметила.

— Жалеешь меня, ты, знающий мать? Смеешь жалеть? Погляди на меня ещё так — я вырежу тебе глаза! Я не людская падаль, не порченая, как ты. Я дочь детей тропы, и я иду по тропе, пока держусь на ногах! А упаду — поползу, цепляясь руками, зубами. Пока жива, я не сдамся. Если хочешь жалеть, пожалей себя, ты, ничтожество!

Человек присвистнул и сказал вполголоса, придерживая Шогола-Ву за рукав:

— Ничего так она тебя отделала. Так расскажешь, отчего тебя зовут знающим мать, а? Чего это ты порченый? Дорога долгая, я б послушал.

— Почему ты стоял в петле, когда мы встретились?

— Ну, знаешь! Такое скажешь. Стоял и стоял, что теперь?

Шогол-Ву не ответил. Человек помолчал тоже и махнул рукой.

— А, ладно. Я понял, что беседа не заладится.

Дальше он шёл, задумчиво похлопывая рукой по боку стренги, и та ныла. Шогол-Ву хмурился, потирая лоб. Протянул руку, остановил пальцы человека.

— Чего? Что тебе не так?

— Это хорошая вещь. Когда она поёт, всё меняется. Её песни можно оставлять богам вместо подношения. Но если будешь стучать, я её сломаю. Буду жалеть, но сломаю.

— Ох, нежный какой... Ладно! Башка трещит после вчерашнего? Так воды хлебни.

Человек прислушался, взялся даже придерживать стренгу, чтобы та не звенела сама по себе. Зато принялся ныть сам.

— Пожрать бы, да. Когда это там довелось набить брюхо? Пожалуй, вчера, когда Двуликий стоял в том же месте на холме. А где силы брать? У меня уже дыра — погляжу и увижу пустошь за спиной.

Он согнулся, будто и вправду верил в то, что говорит. Поглядел назад, приподняв локоть, и замер.

— Что там? — спросила Ашша-Ри. Обернулась, сдёргивая лук с плеча.

— Да от голода всё плывёт перед глазами, — ответил человек, выпрямился и тряхнул головой.

Шогол-Ву тоже поглядел.

Пустошь тянулась во все стороны — бурое полотно с редкими клочками зелёного и багрового. Отсюда уже не была видна оставленная повозка, и брошенные рогачи не пошли следом за путниками. Пустошь спала. Медленно качались верхушки длинных трав там, где бродил ветер, и что-то едва заметно двигалось в сером небе.

Шогол-Ву поглядел ещё, так, как умел, чтобы видеть сразу всё и ничего по отдельности. Пустошь жила по своим законам, и всё подчинялось им: безмолвие камней, движение трав, неподвижность застывших волн.

На невысоком холме шевельнулась тень. Почти бесплотная, чуждая небу и земле, такая же сине-серая, как одеяло Двуликого. Запятнанный поднял руку. Нептица вытянулась струной, опустив хвост.

С коротким свистом пролетела стрела Ашши-Ри. Раздался визг, рык раненого зверя — не умирающего, раздосадованного — и тень бросилась на них с холма.