— Чери, ты, похоже, знаешь его? Кто это? И интересно, нашли в нём то, что искали, или нет.

— Ты это о чём, Фрешит? — спросила я.

— Да вот же, его словно через хлеборезку пропустили, а грудь и живот истыканы, будто его помещали в «железную деву». Кто это, Пати?

— А что? Симпатий не вызывает?

— Никаких, — честно ответил Фрешит.

Арденте закончил с Седриком, и я снова заполучила свой скальпель. Делать нечего…

«Пати, может не надо? Ну его, выживет так выживет, нет так нет».

«Ты не забыл, что Гекатида всё ещё жива и где-то прячется».

— А разве та гидра не она? — от удивления Шон спросил вслух.

— Нет.

— То не было проклятое существо с душой, — настаивал Шон.

— Не спорю. Скорее всего, это её отпрыск.

— Умеешь ты обрадовать, Розочка, — проскрежетал Седрик.

— Тащите его к Ауэ, — скомандовала я его псам, и самый бодрый послушно двинулся к хозяину.

— Эй, мне не нужна водяная дева, — возмутился наш соправитель. — Дай скальпель.

— На, — и не удержалась. — Кровосос.

— От шлюшки слышу, — огрызнулся Седрик, очень не любивший, когда акцентировали внимание на том, что он пьет кровь своих волков-псов.

Тот самый, бодрый оборотень, взял скальпель из рук своего хозяина и полоснул себя по груди, склонившись над ним. Седрик, обняв его за спину, приник к кровавой дорожке. Это было до странности интимно и как-то неправильно… Может, оттого, что оборотень смотрел на Седрика, как мать, кормящая своё обожаемое дитя… Рана быстро закрылась, и перевёртыш порезал себя ещё, на этот раз глубже. Я отвернулась, не желая больше смотреть на это, и наткнулась на полный зависти и боли взгляд Фрешита. Свет и Тень, что же у него в голове на самом деле?

Забрав из ослабевшей руки мохнатого свой скальпель, я, наконец, сделала то, что намеревалась: снова рассекла запястье и отдала свою кровь Оптимусу, одновременно формируя приказ силе: «Не вредить никому из нашей группы».

Вдруг мой брат раскрыл глаза, они были на удивление ясными.

«Сестрица. Умненькая сестрица», — прозвучал в голове его насмешливый и удивленный голос.

«Отчего умненькая?», — опешила я.

Ответа не последовало, а его тело поплыло, и передо мной вместо монстра вновь лежал мужчина средних лет, с чрезмерно яркой мимикой.

— Сестрица, как я рад тебя видеть, — произнес он, словно мы встретились на прогулке в парке. Все замерли, поражённые как тоном, так и смыслом высказывания.

— Сестрица? — переспросил Фрешит.

— По отцу, — мрачно ответил Шон.

— Так о чём ты говорил, Фрешит? — поспешила я сменить тему, не желая отвечать на дальнейшие вопросы. — Искали? В нём? Оптимус, внутри тебя что-то есть?

— Оружие, — вместо него ответил Шон. — Он хранит в себе оружие.

— Его не отняли? — спросила я.

— Нет, — коротко и настороженно ответил Оптимус.

— Хорошо.

— Что ж хорошего? — вмешался Седрик. — Мы его видим впервые и понятия не имеем, что у него на уме. Может, он добровольно в ту пентаграмму лёг.

— О, уважаемый, — Оптимус пришёл в себя и принялся играть, словно актёр на сцене. — Ваше предположение не выдерживает ни малейшей критики. Я лишь скажу, что отправлю в иной мир чёрную тварь, уложившую меня в эту пентаграмму. И пусть все, кто может слышать, услышат мои слова.

На последнем звуке его голоса воздух дрогнул и пошёл рябью.

— Ого… — тихо проронил Фрешит.

Да уж, серьёзная клятва…

— И всё же, Оптимус, — не унималась я. — Изложи кратко, как ты оказался здесь и что пережил.

— О, сестрица, пережил я самое ужасное разочарование в своей жизни и мерзкие пытки, а также был на волосок от гибели, полной и окончательной. Но ты, драгоценная моя, и твой… побратим, вы спасли меня, да. Хоть это было и несколько травмирующе.

— Хм… Я ж говорил, он оценит наши усилия, — мрачно процедил Шон.

— Оптимус, как и почему ты здесь оказался? — настаивала я.

— Я пришёл предотвратить великое зло, но горе мне, горе! Та, которую я почитал как мать, жестоко обманула меня, разбила моё сердце и пожелала отнять бессмертную жизнь.

— Угу… Знаешь ли, Оптимус, ты не предотвратил великое зло. Оно свершилось.

— О нет! Нет! Сестрица, раз ты тут и твои консорты тоже, значит, оно не свершилось.

— На нас напали! Орды трупаков и мохнатых! А затем и умертвия, твари тьмы!

— Нью-Йорк захвачен?! — вскричал Оптимус.