Хватит налегке ходить! А то если бы её застали не в избушенции, а на полянке перед домом, то болтаться бы ей на самом толстом суку с верёвкой на шее или в костре маяться. Или маменьку вызывать — понятно, что она использовала бы этот вариант. Но тогда она стала бы притчей во языцех во всём чародейном сёстринске. Повезло, что можно попробовать самой выкрутится из того, куда она вляпалась, пусть и нечаянно. Но чтобы что-то сделать, нужна инфа. Она была, но её крючило и выворачивало. Тия поместила страдальца в самоочищающуюся комнатку, где его чистило до самого нутра, а избушенция раз в десять минут вымывала и стерилизовала комнату.

На вид избушка была маленькая, по всем сказкам известная. Неказистая с большими курьими ножками, которые умело прятала, подгибая под себя и садясь на них. Деревянные оборочки, идущие от нижнего ряда брёвен, всё лишнее и могущее выдать замечательно скрывали. В таком образе избушку было не отличить от обычной нищенской хибары, поэтому это жильё не привлекало внимания и не вызывало интереса, даже если перемещалось на опушку леса поближе к деревням. Местным жителям тут же начинало казаться, что эта лачуга тут стоит испокон веков, а бабка (Тия без проблем принимала облик старушенции, которая живёт в избушенции) уж больно зажилась на этом свете. Но хорошо неворчливая и в местные дела не лезет, лишь бродит иногда неприкаянная.

Бродила, конечно, Тия, знакомясь с местными нравами методом погружения. За месяц-два собирала информацию. Ручка-самописанка сама заносила её в аккуратную тетрадочку.

Вот эти тетрадочки сейчас и перечитывала Тиялинда. За девять месяцев их скопилось множество — ручка не уставала и старательно писала всё, что думала Тия.

Зачем велись эти записи? Тётенька очень просила. Маменька её без проблем выпроваживала — это, конечно, понятно, голова занята государственными делами. А тётя Лия — женщина с большим количеством свободного времени. И она хотела знать всё. Идея отправиться в Тьму-Тарахань за получением статуса совершеннолетней в столь раннем возрасте тёте не нравилась. И она долго говорила, что костьми ляжет, но любимую племянницу не пустит. Тиялинда успела хорошо прокачать уговорительность, пока ей, наконец, тётя не разрешила, обременив невиданными мерами безопасности и установив полный контроль за «кровиночкой малолетней, которая мозгов ещё не заимела, а от амбиций пыжилась и фырчала». В общем, эти тетрадочки могла изучать тётя и прискакать, если чего ей покажется подозрительным.

Утаить нельзя было ничего. Эта несносная ручка писала не то, что говоришь, а то, что думаешь. Тётя была чародейкой посильнее Тиялинды, поэтому приглушить способности ручки молодая чародейка не могла, как и поставить защитный щит на мысли, который сам фильтрует информацию, выдаваемую противнику. Поэтому месть Тиялинды была слишком детской. Она так загружала свои дни поначалу разными мелкими и совершенно неинтересными событиями, чтобы ручка устала писать, а тётя читать. С ручкой не получилось, про тётю она не знала, а вот заниматься этой ерундой устала сама. Ну, какая ей разница, чем жили люди вокруг: что ели, о чём думали, о чём мечтали, какие трудности испытывали. Ещё историей королевства она интересовалась и старательно фиксировала, чтобы те, кто будет читать записи, померли со скуки. И вот она читает их сама. Дожили!

Но эти люди, среди которых она жила последнее время, решили убить её! За что? Зачем? Почему? И ещё тысяча и один вопрос. Ни на один ответа не было. Только очень непонятная нить — нить цвета синей пыли — но и она ускользнула из рук вместе со сгинувшим Туесяком. Всё было очень серьёзно. И это всё как-то было связано со скупердяем-принцем.

Чертовски красивым принцем. Эх...

Влюбилась Тиялинда в Пьера без памяти. Сразу и бесповоротно, как только увидела его.

Такой нежный, а ещё беспомощный. Ясные голубые глаза, обрамлённые густыми тёмными ресницами, сначала смотрели испуганно, а потом с надеждой. Изящные светлые брови идеальной формы придавали его взгляду мальчишеское выражение, казалось, он готов немного похулиганить, но по-доброму.

— Как тебя занесло в эту чащу? — дивилась Тиялинда.

— Всему виной магия, а ещё любовь, — томно вздохнул Пьер.

Прямой, благородный нос и высокие скулы подчёркивали утончённую красоту его внешности. Светлые шелковистые волосы обрамляли лицо нового знакомого, ниспадая мягкими волнами до плеч.

Тиялинда затаила дыхание:

— Неужели, из-за любви можно убить?

— О, красавица! — мягко протянул заблудившийся. — Из-за любви не только это можно. Из-за неё войны начинаются, жизнь кончают самоубийством, предают, убивают. Но... — Он сделал паузу. — Из-за настоящей любви. Такой, которая поднимает до небес, но и сбрасывает во тьму пропасти.

— У вас была такая? — с придыханием спросила Тия.

— Да. Но любили меня, а не я.

— А вы?

— Зови меня Пьер, красавица, и на «ты», а то я чувствую себя старым занудным стариком, — и он протянул руку для пожатия, глядя ей прямо в глаза.

Неужели, она тогда пропала? Когда заметила, полные, чувственные губы, будто созданные для нежных поцелуев, которые изогнулись в лёгкой, едва заметной улыбке. А, может, сиганула в заготовленную пропасть?

Почему-то вместе с гибелью объекта воздыханий её разум мгновенно прояснился, и Тия по нему больше не страдала, а думала холодно — в ключе анализа ситуации. Будто и не было этого месяца бессонных ночей, томных вздохов, верчения перед зеркалом, долгих ожиданий его визитов.

Конечно, красив был чертяка. Чего одна фигура стоила: стройная, высокая, она источала грациозность и королевское достоинство. Одевался он всегда богато, одежды были обязательно украшены золотом и драгоценными камнями, будто вырядился на бал, а не в лес.

Он касался её кончиков пальцев и наклонялся ближе. Дыхание нежно щекотало щёку. Он поправлял иссиня-чёрную прядь Тии и вздыхал, отодвигаясь, будто что-то ему не давало перейти черту, о которой страстно мечтала Тиялинда: его губы прикасаются её, а язык быстро прорывает преграды, и она раскрывается ему навстречу. Этот поцелуй ей снился каждую ночь с момента первой встречи, а Пьер не целовал её.