Даже думая о городе на поверхности, Эйанд ощущал неудовольствие, будто его вещь портит бродячая тварь, проходящая мимо. Мысли мужчины занимали лишь слова Нелата, а не гибель бола снаружи.

С тех пор в течение почти месяца городскому владыке помогали самые ученые умы всего Нарс-Велана, ища в огромной библиотеке книги, свитки и записи, что могут помочь узнать смысл послания.

Сам пророк с тех пор не вымолвил ни слова — не реагировал на просьбы или речь, хотя ел и пил, мог даже передвигаться. Однако по обыкновению просто сидел прямо у Кратера, глядя в его центр, отчего на лице Нелата всегда было выражение ужаса, раскаяния и страданий… Но с тем, пусть и не спокойствия — облегчения.

Он видел, даже был на месте всех тех, кто отдал жизнь за него. За каждого обитателя подземного города. И неясно что хуже: незнание бола на поверхности о том, что их воспринимают как щиты, или столь кощунственное отношение жителей тайного города к своим спасителям.

После боя всегда остаются трупы. Это нормально, и никто не станет говорить, что в смертельной схватке позволил бы себе оказаться на месте погибшего в угоду морали. Даже если бы кому-то все же такое взбрело в голову, скрыть лицемерие и ложь тут не выйдет. Ведь жить хочется каждому.

— Пустись, душа, в далекий путь…

Ауфиль была верующей. Иногда казалось, что в этом ее слабость, что в момент жестокого несчастья, не получив помощи от Всеотца, она сломается навечно. Однако же, тогда, глядя сверху стены на то, как внизу снуют гвардейцы, эльфийка не была готова сдаваться. Не в момент, когда надежда нужна больше всего на свете.

— Ей, Творец, не дай свернуть…

Нежный голос девушки, матери троих детей, был тихим и мягким. В своем пении она выражала то, чего не могла выразить ничем иным. Простые слова не передали бы ее состояние.

Каждая нота была пропитана нескончаемой грустью. Медленно, протяжно стражница начинала свое прощание с павшими в бою соратниками. Друзьями, недругами, знакомыми.

— Чтобы вновь и свет, и тень…

Она прекрасно знала, что пришел ее черед идти за стену. Поднимать на руки тела убитых. Снимать с них доспехи, забирать упавшие мечи, луки, стрелы, брошенные корзины.

Это занятие было, пожалуй, еще хуже самого боя. В сражении нет времени колебаться: убей или умри. Пока не угаснет шум битвы: и горестные мысли, и паника, и скорбь — все это уходит глубоко внутрь. И хорошо, если выйдет наружу после.

— Почившему полнили день.

Спускаясь вниз со стены, эльфийка не боялась выразить свои переживания, даже когда ее слышат. Многие смотрели на нее со смесью жалости и страдания. Быть может оттого, что сочувствовали эльфийке, а может потому, что в них самих от ее голоса болели старые раны.

Никому не сбежать от ужасов, однажды увиденных на стене. Если их не чувствуешь сейчас — ощутишь позже. И вот тогда не выйдет просто единожды пустить слезу. В момент, когда вскрываются старые травмы, многие не выдерживают: сходят с ума, в ярости вредят ближним, пытаются найти покой в собственной гибели.

Потому Ауфиль непреклонно, намеренно причиняет боль многим бола. Да, она заставляет страдать. От голоса этой, казалось бы, наивной мечтательницы каждый, кто нес в душе травму, вспоминал о ней. В ее пении было нечто берущее за живое, нечто поднимающее проблемы из глубины.

За это Ауфиль ненавидели, презирали, оскорбляли… Но все до тех пор, пока не наступит новый день. Ведь стоит пройти ночи в рыданиях и нестерпимых духовных муках — становится легче.

— Отправьтесь, души, напрямик…

Вновь набрав воздуха, девушка продолжала вскрывать застарелые и новые раны.

Слова, что разливались тоскливой, печальной мелодией, сплели вместе еще в старинные времена. Задолго до Эпохи Конца, может и раньше Эпохи Порядка.

То была песнь прощания. Отпущения. Та музыка, которой провожали умерших.

Древние маги так и не узнали, куда же направляются души бола после гибели. Кто-то считал, что они возвращаются в Абсолют, как изначальные частицы самой искры бытия. Кто-то думал, что Всеотец приглядывает за своими чадами даже в их посмертии, давая уставшему от жизни духу благой сон. Иные полагали, будто души растворяются в мировой мане. И хотя никакая теория не нашла себе подтверждений, эта песня была написана теми, кто верил в милость Обеллоса.

— В те места, где Отчий лик…

В какой-то мере эти строки — молитва. Творец никогда не поощрял подобное. Те, кто поклонялся Всеотцу, как высшему существу, не получали никаких привилегий, хотя и наказаний тоже. Но некоторые бола все равно до самой Эпохи Конца благодарили дитя Абсолюта за каждую пережитую ночь, находили умиротворение в исповеди и счастье в разделении радостей.

Обеллос не запрещал поклонение себе как богу — но так уж сложилось, что именно верующих в него всегда было мало. А спустя несколько столетий после завершения Эпохи Порядка они и вовсе почти исчезли.