– Ну ты и жук, – восхищенно протягивая слова изумилась Смоль, компания и старики добродушно посмеивались, пока она с тяжелым вздохом поднималась с лавки, застегивая куртку.

В доме, прислонившись к теплому боку печки её почти сморило в сон, теперь же, выходя во двор, она невольно поежилась. Ветерок игриво скользнул по разгоряченным румяным щекам и юркнул в широкий ворот куртки, выбив возмущенный хрип.

Собака лежала в своей будке, сонно приоткрыв один глаз и вяло постукивая обрубком хвоста о деревянную стенку. Зная её историю, Катя могла понять и неприязнь к новым людям, и совершенно скверное поведение. А как иначе, когда на днях она потеряла любимую хозяйку?

Дед Беляс вышел за нею на порог, подробно объяснил куда идти.

Дом умершей Весняны стоял поодаль от всей деревни на невысоком холме, отстаивающим границу человеческого жилья у леса. Был у него в соседях второй домик. Его и домиком назвать было сложно – приехала и прижилась в нем лет пять назад странная женщина Чернава. Говорила, что из соседней деревни за болотом, а как оно на самом деле никто и не знал. Связи с той деревней не держали, в друзьях друг у друга не ходили – добраться туда делом былом тяжелым и не сказать, чтобы выгодным. Лишь изредка встречали они своих далеких соседей – на болотах, где вместе собирали клюкву. Что трасса у деревни Жабка рядом, так ну и что? В город они не стремились, деревенского автобуса и приезжих торговцев раз в пару месяцев деревенским было более, чем достаточно.

Чернава у них не прижилась. Вспоминая её, старик стал хмурым, а голос его перешел на низкий вкрадчивый шепот. Кусая спрятанные за усами губы, он закончил свой рассказ.

«Ты вот что, дочка, держи глаз с ней востро. Что-то в ней мне покоя не дает, её даже скотина стороной обходит. За ведьму её считают, перешептываются, боятся, да только случись какая беда, все равно к ней идут. Так и живет бобылем[1] на хуторе».

И что-то в этот момент по-змеиному скользнуло внутри Кати. Резко, как выбивают дыхание твердым кулаком в солнечное сплетение. Лавина не тревоги, нет – ужаса. Поднимающего волосы на голове и пускающего мурашки «гусиной кожей». Такого чистого, что все внутренности сжались в панической атаке, а сердце зашлось и ускорило беспокойный бег. Смоль замерла. Окинула внимательным взглядом весь двор.

Развевающееся по ветру белье, подремывающую в будке псину и разросшийся шиповник у деревянного ровного – досочка к досочке, забора. Где же оно? Где? Причина, по которой её обуял этот иррациональный страх, заставивший замереть на месте. Беляс говорил что-то ещё, похлопывая по-отцовски её по плечу. А Катя терялась в этом странном, диком ощущении. Будто что-то неизбежное тянет жадные руки в их сторону, что-то дышит льдом, замогильным запахом гнили и почвы.

Пытаясь прояснить сознание, она протестующе тряхнула головой, отстраненно попрощалась с мужчиной. Он так и остался стоять на пороге, когда её тонкий силуэт скрылся за углом последней видневшейся избы.

Смоль сбросила с себя это наваждение. Сослалась на уставший организм и переедание. Оно, как известно, зачастую является виновником ночных кошмаров. Её просто выбила из строя эта поездка – незапланированная, странная и волнующая.

Широкая деревенская дорога закончилась у диких кустов кизильника – дальше вела узкая тропинка, хитро нырнувшая за массивный ствол осины и скрывающаяся в высокой траве. Через короткую полосу старых яблонь и осин виднелся высокий дом, тяжело устроившейся на взгорке. В отличие от многих других деревенских изб, он не был огорожен забором, каждая его пристройка виднелась даже отсюда, как на ладони.

Она смиренно вздохнула и ступила на тропинку, когда сзади послышались частые шаги и голос Бестужева:

– Не против, если составлю компанию?

На плечах Саши висели их сумки, а Катя отстраненно подумала, что ему следовало оставить их с одногруппниками у добродушных стариков в доме. Неизвестно, подойдет ли им эта избушка, подпирающая собой границу к мрачному густому лесу. Но она ничего не сказала, лишь кивнула, соглашаясь с его присутствием.

Тень мимолетного ужаса все ещё висела на ней, сжимая тревогой грудную клетку. Разговаривать не хотелось.

Они так и дошли до дома в тишине, Саша бросал на затихшую подругу непонимающие взгляды, но молчал, оправдывая её поведение усталостью.

То, что староста деревни называл небольшим домиком, по их меркам по площади походило на городскую трешку. Дверь приоткрыта и надсадно поскрипывает от порывов ветра – должно быть хоронящие женщину сельчане забыли её плотно закрыть. Стоило её распахнуть – в нос ударили запах свечного воска и затхлости. Сени были небольшие и узкие, в углу стояли полуразвалившиеся ботинки с облупленной потрескавшейся кожей и высокие резиновые сапоги, на вбитом ржавом гвозде висел широкий мышиного серого цвета тулуп.

Вот и вся память, оставшаяся от целой жизни. От человека.

Укоризненно качнув головой, Катерина толкнула дверь в общую комнату, Саша в дом не вошел – исчез ещё на подходе.

Общая комната, как и у старосты, вмещала в себя и кухню, и гостиную: лавка у печи была вдвое шире, а сама печь огромной махиной жрала пространство. Ей вдруг подумалось, что в такой печи можно было приготовить целый пир для всей деревни.

Или изжарить ведьму, что напала на бедных детей, в попытке разжиться мясом.