Когда она спрыгнула в протянутые руки Саши, Елизаров был на полпути к широкому камню. На нем свернул в громадные коричневые кольца своё тело пригревшийся под последними вечерними лучами полоз. Его голова лениво опустилась на камень, тело замерло, лишь изредка вяло шевелился самый конец хвоста.

Что-то внутри сжалось, треснуло. Она побежала вперед.

– Не надо, он ничего тебе не сделал, Елизаров. – Проскальзывает под его рукой, уже сжимающей широкую еловую ветку и поднятой для удара, и загораживает собой камень, чувствуя его тепло левой голенью.

Булыжник гладкий и по-настоящему теплый, это чувствуется даже через плотную ткань джинс. Перед полозом страха нет – Смоль знает, что он не ядовит, а укусы не слишком болезненны. Его спокойствие и доверчивость бьют по оголенным нервам. Даже сейчас, скашивая карие глаза, она видит его – такого же неподвижного и сонного на камне, пробующего воздух около её ноги тонким языком.

– Пацифизм тебя убьет, Катенька, вот вцепится сейчас тебе в задницу, посмотрим, как запоешь. – Славик равнодушно откинул ветку, и она сделала стремительный шаг вперед, ближе к ребятам. Воображение почти позволило почувствовать укус на ягодице, и она тайком растерла её.

Мрачное предсказание не сбылось, полоз не кинулся. Потеряв всякий интерес к людям, он следил за ними немигающим равнодушным взглядом до тех пор, пока их спины не скрылись за стволами деревьев.

До дома они добрались к темноте. Уставшие, с гудящими головами после выпитого за день, Бестужев и Елизаров сразу рухнули в кровати. Заперлись в комнате Одоевский и Гаврилова, подперев хлипкую дверь табуреткой. А она не могла расслабиться, сбросить невесть откуда возникшее напряжение.

Всю дорогу ей казалось, что за спинами слышатся чужие шаги, что-то движется. Звонкие голоса разносились по ветру, громко хохотала Гаврилова, несмотря на пережитую встречу с гадюкой. Смоль слышала тихий шепот травы и шуршание веток – уставшее сознание играло с ней. Стоило замереть и обернуться, чтобы увидеть пустоту. Она до рези в глазных яблоках вглядывалась в толстые стволы, а затем нагоняла компанию трусливо быстрым шагом.

Это стресс. Усаживаясь на скамейку в ногах размеренно сопящего Саши, она тихо включила камеру, загружая последний сделанный снимок. Белоснежные кости и сотня маленьких служанок, ушедших следом на другую сторону. На пальце действительно было кольцо, она приблизила изображение. Чтобы мурашки погнались по телу, подняли дыбом волосы и обдали ледяной кислотой желудок. Оно было широкое, блестящее и нетронутое пылью – два золотых змеиных тела обхватывали белую фалангу пальца, перекручиваясь между собой в незаконченном свадебном танце. Их глаза горели изумрудами во вспышке камеры, а головы, она могла поклясться, смотрели в её сторону.

Во рту пересохло и она попыталась сглотнуть, быстрым движением забрасывая камеру на печь.

Смыть с себя этот липкий день и странные мысли, ползущие следом со змеиным шуршанием. Смоль аккуратно придержала распахнутые двери, пропуская в дом нагулявшегося и изрядно пополневшего кота, выскользнула на улицу.

Растопить баню было делом несложным – она закинула дрова в печь, как только они подошли к дому. Теперь они наверняка прогорели и наполнили парилку жаром. Ночная прохлада приятно мазнула по лицу. Луна уже выглянула из-за туч, когда она распахнула двери, на ходу скидывая с себя одежду. Катя не обматывалась полотенцем, аккуратно сложила одежду на лавке и вошла в парилку нагая. Опустилась на скамейку, прислоняясь к полке спиной и прикрыла глаза. Не заметила, как жар разморил её, она задремала.

Через сон пробрался вкрадчивый топоток – тяжелый, но дробный и мелкий, она тряхнула головой. И от этого движения кожу головы обдало волной нестерпимой боли – словно вредная детская рука намотала волосы на кулак и что есть силы дернула. Распахнув глаза, Смоль вскрикнула, отскакивая от полка, на котором сидело мелкое существо с дряблой сероватой кожей. В скрюченных узловатых пальцах остался клок её волос, голое пузо и ноги закрывала спутанная грязная борода, в которой запутались листья от банных веников. Осознав, что его обнаружили, оно радостно ощерилось и бросилось к каменке у печи, где пылали жаром тяжелые булыжники.

Это не человек. Первая мысль, обдавшая настоящим животным ужасом за мгновение до того, как она сорвалась с места, бросаясь к двери из парилки. Сзади улюлюкало и хохотало живое нечто – осязаемое. Настоящее.

Дверная ручка под пальцами казалась раскаленной, Смоль толкнула её и обмерла от ужаса – дверь не открывалась. Толкнула плечом раз, затем второй, ощущая, как страх кровожадно вгрызается в глотку, выдирает рваное дыхание и всхлипы, паника стегает по спине. И на третьем ударе замерла, существо заговорило.

– Добро девоньке после полуночи париться? Жарка захотелось, медовухой пропахшей? Ой полуу-учишь жарка, ой полу-уучишь. – Тонкий голосок взвыл и зашелся в безумном хохоте.

Катя дернулась, развернулась. И это спасло ей жизнь. Существо подняло над головою раскаленный булыжник из каменки и, скрежеща зубами от злобы, швырнуло в её сторону. Она завизжала – беспомощный вскрик ударился в своды бани, раззадоривая нечисть. Отскочила в сторону и камень пролетел над головой, с гулким стуком ударился о дверь, рухнул на деревянный пол. Коснись он кожи – прожег бы до самого мяса, разбил череп.