Банник. Низший божок, охраняющий банный порог. Про него предупреждали деревенские, просили не ходить в баню пьяными или после полуночи, когда дух приглашает к себе нечисть. Существо, способное быть карающим и великодушным. Убивающим и помогающим. В его черных бусинах-глазах горела жажда крови. Щерились в оскале коричневые обломанные зубы, морщился большой горбатый нос.

Он слишком быстрый, проворно скачет к бадье с водой, набирая широкий ковш, а затем швыряет его на каменку. Взлетает вверх удушающий белый пар, раскаляется баня, дребезжит отлетевший от камней черпак. Смоль заходится в кашле и снова толкает дверь, выскуливая оправдания в попытке спастись:

– Я не знала, не знала! Выпусти, пожалуйста, выпусти!

Вновь летит камень, с грохотом вбивается в дверную створку около её уха и грудь разрывают рыдания. Она захлебывается жаром, страхом и болью. Банник не промахивается, валун обжигает кожу плеча, выбивая искры из глаз и соленые слезы. Жарко. Так жарко… Мокрые дорожки на щеках исчезают под градом пота, с неё льет, а сердце тонким пульсом бьется в глотке.

Не хватает воздуха.

– Парься, девонька, парься, ты ж хотела парку, так получай, родимая! – Банник улюлюкает, камни летят один за другим, их почти не видно за стеной горячего белого пара. Она сорвала горло в криках. Руку, принявшую удар камня, жжет и крутит.

Смоль уворачивается, рыдает и визжит, перед глазами пелена уже не белая – красная. Ещё немного и она не очнется от этого кошмара, она не выйдет за дверь. И последнее, что она увидит в своей жизни – горящие в безумном восторге глаза банника.

Через плотную пелену страха и грохота она слышит испуганный голос Павла у двери:

– Катя, что происходит?

– Откройте дверь! – Камни в каменке кончились, ими усеян весь пол – раскаленные, кожа ног раскраснелась, приходится вытирать застилающий глаза пот и осторожно ступать мимо, не сводя глаз с банника. Он увлеченно шарит рукой в опустевшей каменке. Осознав, что она пуста – переводит взгляд на валяющийся неподалеку ковш, бочку с бурлящей водой у печи. Полупрозрачные тонкие губы растягиваются в неестественно широкой улыбке, и он проворно семенит к черпаку.

Кипятком обдаст. Осознание обожгло сильнее пара, внутренности ухнули вниз, а тело – вперед, к заветному ковшу. Выхватывая его перед самыми кончиками сморщенных грязных пальцев с толстыми желтыми ногтями, заходясь испуганным рыданием. Нечисть возмущенно визжит и прыгает следом.

За дверью начинается возня, слышатся громкие голоса мальчишек – непонимающие, растерянные и только один – злой. Бестужев. Дверь сотрясается под ударами, но ей кажется, что она не дождется.

Катя успевает увернуться от налетевшего банника, его пальцы оставляют длинные царапины на ребрах, но схватить её он не сумел. И Смоль со свей силы, наотмашь бьет по подставившейся безобразной голове. Нечисть рычит, по-звериному припадает на четвереньки и откатывается в сторону – мерзкую улыбку сменяет оскал. А она уже мчится к узкому окошку над высокими банными полками, бьет по стеклу железным ковшом, с отчаянием наблюдая за тем, как сминается в пальцах железо. Стекло словно зачарованное – не поддается. В лодыжку впиваются зубы, перед глазами темнеет. Смоль падает на полку, сил хватает лишь на то, чтобы ловить остатки жаркого воздуха губами, сознание ускользает от неё.

И где-то на его затворках она слышит голос удивительного парня Щека. С золотом в радужках и мягким ручьем в голосе. Не так плохо умереть, не видя перед собой окровавленной улыбки отвратительной нечисти, баюкая воспоминания о человеке, разукрасившим последние дни.

– Свят Дух, чист Дух. Во имя Отца и Сына и Святой Дивной Троицы. Батюшка банник, двери открой, впусти к себе домой. Дверь - дверями, петли - петлями, Ключи - ключами. Во имя Отца и Сына и Святой Дивной Троицы. Аминь, аминь, аминь.

Она слышит звон, звон ли это? Что-то царапает щеки, визжит, разжимая зубы на ноге банник. Трещит под напором дверь. Ей уже не больно, становится легко, плечи обхватывают чьи-то ледяные руки.

– Смоль! Смоль!

Темнота к ней милосердна.

А Бестужев почти сошел сума, пока они на пару с Елизаровым ломали дверь. Проклятая будто вросла в сруб дверного косяка и не поддавалась. За ней слышались испуганные крики Смоль – протяжные, перебивающиеся отчаянным рыданием. Его почти разодрало этими жалобными звонкими криками. Он почти умер по эту сторону двери, зло вбиваясь в неё плечом, сдирая глотку яростными ругательствами. Он звал Смоль, а она неожиданно замолчала.

И видит Господь, если где-то он есть: когда дверь распахнулась, он почти рухнул на колени. Влетел по инерции, запнулся о горячие валуны и ударился в них ладонями – инстинктивно отдернул, отстраненно замечая, как быстро прикипает мясо к раскаленному камню. И тут же вскочил, нашаривая взглядом Катю. Она лежала на пологе – не красная, почти бордовая, засыпанная осколками стекла, с неестественно вывернутым плечом и волдырями на коже. Мокрые волосы прилипали к щекам и носу, застилали закрытые глаза.

А рядом в груде стекла из разбитого окошка сидел проклятый деревенский ублюдок, уничтоживший их взаимопонимание. Щек равнодушно стянул через горло свитер и смахивал им осколки – расчищал место, чтобы приподняться над бессознательной Смоль, с громким неестественным щелчком нажимая на вывернутое плечо. Бестужеву подурнело, но она даже не дернулась.

Жар камней доставал ноги через толстые подошвы кроссовок, в остатки воздуха вплелся едкий запах плавленной резины. Лишь сделав несколько шагов глубже в парилку, он понял, насколько же там было душно. Пар трусливо рассеивался по полу, вылетал тонкими клубами в окно, но горло продрал кашель. Дышать здесь было совершенно нечем.