Пока волоски на загривке не принялись подниматься дыбом, а сердце не ухнуло об желудок – затравленно и трусливо. Смысл песни был ужасен:

Спи, дитя моё мило,

Будет к осени друго,

К именинам третьё,

Седни Надюшка помрет,

Завтра похороны,

Будем Надю хоронить,

В большой колокол звонить.

– Прекрати! Закрой рот! – Вскрик Нади напоминал вопль раненого зверя. Словно от пощечины она дернулась, со всхлипом пятясь к калитке. Будто это могло её спасти от злобной песенки, впереди встал Павел, закрывая её собой.

– Тише, солнце, не нервничай. Ты посмотри, он же больной, не понимает, что несет. Что с него взять?

– Откуда он знает моё имя? Ты слышал, он обо мне поет.

Гаврилову колотило. Сильно, дергало словно в конвульсиях. А песня лилась по ветру дальше. Рыжий продолжал её напевать, перекатываясь с пятки на носок, запрокинув абсолютно счастливое смеющееся лицо к небу. Солнце скрылось, над головой стремительно сгущались тучи. Порыв ветра взметнул вороньи перья, закружил в медленном вихре танца у их ног, бросил в глаза, рот. Катя прикрыла лицо рукой.

– Успокойся. Он просто слышал, когда к тебе обращались ребята. Мы всю дорогу галдели, по сторонам не смотрели. Непонятно в какой момент он за нами пошел. Я читала, что душевнобольные люди очень извращенно реагируют на внешние раздражители. Мы новые и пугаем его, должно быть он пугает нас интуитивно, чтобы опасные незнакомцы исчезли.

– Ты свои книжки можешь засунуть глубоко в жо…

Её озлобленные слова смялись голосом из дома. В распахнутое деревянное окно смотрела женщина лет сорока, вытирая мокрые руки об бурое от грязи полотенце. Русые волосы, забранные в длинную тугую косу, были уложены по кругу на затылке, придавая ей суровый вид. Глаза, с россыпью морщинок в уголках, осуждающе щурились. Голос был зычный, сильный:

– Так, Василько, будешь под окнами выть, я на тебя Шарика спущу. Давай прекращай голосить, иди к матери, она должно быть уже горло содрала, тебя подзывая. Топай, топай! – Черные глаза последний раз стрельнули по вмиг сгорбившейся фигуре рыжего, резво семенящего вниз по улице, а затем наткнулись на компанию у калитки. Секунда, после которой створки окна с глухим треском захлопнулись, скрывая хозяйку избы за белыми полупрозрачными занавесками.

В благостной тишине зазвучал голос Славы:

– Вот вам селянское радушие. Схавали? Под березами морозиться будем, а шизик рядом будет давать концерты.

На этот раз хмурое предсказание не сбылось: с тихим скрипом петель распахнулась дверь, и женщина оказалась на пороге. Зябко поежившись, она спрятала руки в краях пухового шарфа, накинутого поверх темно-зеленого свитера крупной вязки.

– Здравствуйте молодые люди, а вам чегось тут нужно?

Катерина едва сдержала нервный порыв хохота. Чего ей нужно? Мозг. Не муляж, который болтается сейчас в черепной коробке, а настоящий полноценный мозг. Чем она думала, отправляясь сюда? Внутренний голосок заботливо напомнил: «Не чем, а о ком». И стало так тошно на душе, так досадно… Она тайком бросила взгляд на подходящего к самой калитке Сашу.

Что в нем есть такого, чего она не сумеет найти в других? Почему она чует его приближение позвоночником, а среди десятков людей неизменно находит эти глаза? Это не лечится. Не лечилось и тогда, когда он встречался с её лучшей подругой Дашей. А она оставалась жилеткой, в которую выплакаться они могли по очереди. Выстрадаться.

Пока Катя варилась в собственной ненормальной одержимости. Жмурила глаза и видела его взгляд под закрытыми веками, кусая губы.

Александр о её терзаниях не догадывался, он уже начал беседу с хозяйкой избы, облокачиваясь на покачивающуюся под его весом калитку:

– Добрый день, а мы к вам гостить. – Брови хозяйки дома подозрительно сдвинулись к переносице, а сама она сделала медленный шаг назад – обратно за двери. Бестужев тут же вскинул руки в сдающемся жесте, виновато засмеялся. – Извините, не именно к вам, я не хотел вас испугать. В деревню вашу. Мы студенты, будем писать работу о ваших местах – красивые они. Говорят, что и легенды, мифы сохранены, всё как в старинушку.

Убедившись, что на её жилье всякий сброд не зарится, та расслабила плечи, опираясь бедром о дверной косяк важно закивала:

– А, это да. Не серчайте на Василько, он от рождения странным был. Бывает время, лопочет что непонятное. А так он тихий, ласковый что теленок, он никого не обидит. Только и вы смотрите, не обижайте. Не хорошо это. – Взгляд красноречиво вперился в Надю, которую баюкал в объятиях Павел. Испуг ещё не отпустил её, но плохо завуалированное обвинение селянки заставило её начать поднимать руку. Знающим её студентам не нужно было долго думать, чтобы понять, какую именно фигуру та скрутит. Павел поспешно перехватил её пальцы, резко целуя костяшки. Славик многозначительно гыгыкнул.