Они не успели дойти до дверей, а изнутри уже слышался бас Славика:

– Добрый день дед, слушай, нам бы найти, где пожить месяцок. Платой не обидим, тихие, чем не помощь в доме? Работать мы приехали, о мифах и сказках вашей деревни писать.

Тщательно вытерев ноги об широкую грубую тряпку, Смоль быстро шмыгнула следом и замерла за спиной Вячеслава. Сенник был широкий, он позволил вместиться всем. Над самой дверью висела железная подкова и пучок успевшей покрыться пылью травы. Окошко с потрескавшимися от старости деревянными рамами, было прикрыто абсолютно очаровательными голубыми шторками в крупный желтый подсолнух. Пахло печкой, картошкой и кислыми щами, желудок требовательно сжался.

А перед Вячеславом, не уступая ему в росте, стоял пожилой мужчина. В молодости он наверняка был настоящим богатырем. Руки не утратили силы даже сейчас – под клетчатой бордовой тканью рубашки были видны мускулы. Задумчиво почесывающая длинную белую бороду рука размером напоминала широкую чугунную сковороду. Воображение тут же нарисовало картину: огромный кузнец с молотом в мозолистых ладонях. Пришлось тряхнуть головой, выбрасывая из неё все лишнее.

Голос у Беляса тоже был настоящий. Богатырский.

– Неужто молодежь к корням своим потянулась настоящим? Неужто это интереснее стало, чем ваши буки да телефоны? Не думал, что до времен таких доживу. Отчего ж в добром деле не помочь? А напишите-ка, молодежь. Напишите так, чтоб всех на слезу пробило, и тоска по родине зажала. Забылись они, надеются на технику, верят в науку. А душа народная она же тут – в земле-матушке. Не одни мы по ней ходим. Для вас то мифы и легенды, а мы с лешими да кикиморами уживаться учимся. Уважать друг друга, в обиду не давать. Заболтался я… Жить значит. Да. Можете у меня пожить, но хата небольшая, детей с Марусей у нас не вышло, оттого и не строились. Мальчишкам на сеновале спать придется. Мы одеял побольше да почище выдадим, чай не замерзнете, кровь горячая. А девчонок можно и в дом. Одну на лавку, другую на печку.

Гаврилова невоспитанно застонала и, видит всевышний, Катерина малодушно пожелала, чтобы подкова, под которой сейчас стояла девица, неожиданно соскользнула с гвоздя. Если и не прикончила, то хотя бы успокоила на пару минут. К великой досаде, не успокоила.

– Ещё варианты есть? – Сказано грубо, почти обвинением. Словно дед Беляс виноват в том, что она сделала неверный выбор. И теперь вместо клубов с выпивкой и танцами, обязана находиться здесь.

Он близко к душе не принял, пожал плечами:

– Есть, чего ж им и не быть. Дом на холме стоит, обжитой, без пылинки ещё. Небольшой тоже, но внутри точно все устроитесь.

– Как здорово. А хозяйка или хозяин пустит? – Встрепенувшись и поспешно извинившись, Катя назвала всех присутствующих по именам. Дед кивал и пожимал парням руки, широким жестом приглашая их в дом.

Тот, подтверждая слова хозяина, оказался совсем малюткой для такого великана. Одна комната была и спальней, и кухней, и гостиной. В углу стояла широкая железная кровать с изголовьем из ярко-зеленых прутьев, матрас на одной стороне был глубоко продавлен. В центре комнаты у стены стояла большая печь, под ней лавка и широкий короб. Из скудной мебели помимо кровати оставались лишь дубовый стул да пара табуреток.

Дождавшись, пока молодежь набьется на лавку, он невесело продолжил. По ходу разговора подхватил ухват, отодвигая широкую заслонку печи. На столе стали появляться глиняные горшки и чугунная сковородка, внутри которой что-то шкворчало.

– Никто уже туда пускать не будет, померла Весняна седмицу назад. Похоронили да оплакали. А дом стоять остался, я вон собаку её себе забрал. Жалко скотину, с голоду сдохнет. – Видя их вытянувшиеся лица, Беляс усмехнулся в бороду, – хватит вам рожи корчить. Осмотритесь вы сначала, да поразмыслите, где вам лучше будет. Бояться живых следует, а не мертвых. Слово моё крепче железа: коль сказал, что к себе пущу, значит пущу. Вы только сядьте поешьте, дорога-то поди дальняя была. А кто-то принюхивается, слюну уже пустил.

По-старчески проницательный взгляд насмешливо прошелся по Павлу, глаза которого бездумно остекленели, а ноздри трепетали, принюхиваясь к запаху еды, густо заполнившему маленький дом.

В животах заурчало. Синхронно. Почти у всех.

На пороге появилась его жена. Шаркнула пару раз ногами по половику, приставила пустой таз у стенки. Принялась хлопотать, раскладывая по широким тарелкам горячую картошку с квашенной капустой, подвинув Беляса, открыла сковородку с тушеным мясом, положила каждому небольшую порцию.

В доме воцарилась сосредоточенная тишина, все усердно работали челюстями. Елизаров, несмотря на отсутствие в собственном теле и грамма жира, нагло умудрялся объедать всех. Должный отпор дал ему лишь оголодавший Павел, сетуя на то, что комок нервов на его пузе за долгую дорогу достаточно истончился.

Набив животы, все блаженно расползлись по своим местам, щуря глаза и вяло разговаривая с хозяином на отвлеченные темы. Пока не встрепенулся всё ещё таскающий с горшка картошку Славик:

– А что нам всем суетиться, чемоданы таскать? Катька, поела? Ну и топай посмотри, что там за избушка на курьих ножках. Если все нормально, то переселимся. Ты ж девочка, что такое уют знаешь, мы тебе доверяем.