Шли они медленно, едва тянулись, Беляса гнули к земле не только килограммы Павла, но и старость. Славик пытался взять большую часть веса на себя, но тогда Одоевский опасно кренился и все становилось хуже. Подняв голову, чтобы в очередной раз убедиться, насколько паскудно медленно приближается изба, он заметил силуэт старушки в окне. Мелькнул бордовый платочек на редких седых волосах и тут же пропал. Она выбежала навстречу. С громким оханьем всплеснула сухопарыми сморщенными руками, распахнула перед ними невысокую калитку:

– Господи милостивый, это ж как он так уделался? Сынок, что ж ты так, живой? Ведите-ка его в баню, отмыться да переодеться, сейчас найду тебе на смену дедовы портки со штанами, да рубашку. Ой-ёй-й, что ж его так потрепало, Беляс?

– Русалки чуть вусмерть не защекотали, друг его ели поспел, будь я там один – не добежал бы – ноги уже не те. – Старик нахмурил широкие брови, с досадой покачал головой. Ещё там на береге было видно, что произошедшее он принял близко к слабому сердцу. Староста считал себя ответственным за каждую жизнь, а тут на тебе – произошло такое.

Когда они почти дошли до бани, Павел внезапно ожил. Дернулся всем телом, тонко взвизгивая, и рванул вбок. От неожиданности Слава покачнулся, а Беляс потерял равновесие и упал на колени, причитающая бабка принялась его поднимать.

– Не пойду в баню, не хочу баню! Банник утопит, сварит заживо и сожрет, я не пойду!

– Ты что это удумал, на моего хозяина банного клеветать?! – В голосе деда послышалась сталь, он тяжело поднялся, опираясь на руку жены, – поколи жив я и правила его блюду, ни одной живой душе он худо не сделает! Ты погляди на него, как с девками мертвыми миловаться он первый, а как след своего позора смыть, так в истерику бабскую!

Одоевский испуганно замер с раззявленным ртом, словно рыба, оглушенная о камень, часто распахивал и закрывал пухлые губы, выпучив изъеденные страхом глаза.

– Не злись на него, дед, вчера в нашей бане на Катю банник после полуночи напал, вот он и трусит. – Славик попытался смягчить углы, растерянно почесывая затылок правой ладонью. Сухие ветки полыни поцарапали кожу, оставили зуд и легкие белые полосы на память. Гнев Беляса так же быстро утих, как и вспыхнул. С досадой он растер ударенную ноющую коленку, задумчиво пожевал внутреннюю сторону щеки, пока его бабка успокаивающе поглаживала по спине трясущегося Павла.

– А ты сынок не бойся, я молитвочку знаю, станет наш банник дурить, ты даже моргнуть не успеешь, как я дверку отопру. Пошли я тебе тазики покажу, ковшики. Ты в баньку-то зайдешь, а я на скамеечке посижу, тебя подожду? Ладно, сынок? Ну и с богом.

Одоевский не сопротивлялся – дрожащей рукой потянул за дверную ручку и скрылся, идущая за ним Маруся замерла на пороге, обернулась и, поглядев на мужа, осуждающе покачала головой. Мол старость пришла, а норов обуздать до сих пор не смог. Беляс этого взгляда не заметил.

Его беглый взгляд прошелся по жующим на поле коровам, хозяйским пристройкам и зацепился за дом. Было видно, что дед о чем-то сосредоточенно размышляет и приходит к выводам, которые ему не нравятся.

– Пошли.

Проходя в комнату, Славик устало опустился на знакомую лавку и с благодарным кивком принял тяжелый граненый стакан. Староста наполнил его мутной самогонкой. Глотки вышли судорожными, поспешными, горло обдало жаром, и он не сдержал кашля, прикрывая рот кулаком. До этого момента он и подумать не мог, насколько скрутило тело напряжением – сейчас начало отпускать. Расслабились сведенные плечи, на грудину перестало давить, мир вокруг показался не таким мерзким, не избивал его незнакомыми существами и ужасающими фактами.

– А теперь расскажи-ка мне, Вячеслав, что это банник против вас взбунтовался? Странно оно, что в один день на дивчину вашу нападают, а на другой уже друга твоего щекочут. После полуночи хозяин злится, так-то оно так, да только на первый раз предупреждает – ошпарит раз, под полком повоет. Нападать он горазд, когда очень зол. – Он налил половину стакана и себе, опрокинул одним рывком и занюхал рукавом, поворачиваясь к печи. Пошла на стол и репка, и драники, стала рядом с едой двухлитровая бутылка самогонки.

Такое и говорить-то стыдно было, Елизаров поспешно допил, мир вокруг покрылся мягким золотым светом, как же красиво затанцевали в солнечных лучах пылинки и какими гнусными, гнилыми показались слова, которые он должен произнести…

– Не злись, дед, знаю я, что предупреждали вы нас всей деревней. Мы моровую избушку нашли, хотели фотографии сделать, а в ней тела внутри оказались. Ну Катька быстро их отщелкала, и мы на выход пошли. Только потом узнали, что Надя с собой кольцо прихватила.