По пути с кладбища мы с отцом не проронили ни слова. Войдя в квартиру, сразу направились на кухню. Достали из пакетов купленные им продукты. При виде нарезки колбасы и сыра я сглотнула мгновенно скопившуюся во рту слюну. Желудок свело от разносившихся запахов копченостей и красного вина, пахнувшего забродившим кислым виноградом.

— Давай, дочь… помянем мать.

Бросив на меня виноватый взгляд, отец залпом осушил полный стакан вина. Чуть скривив нос, тяжко вздохнув, осмотрелся по сторонам. Нахмурился от того, что видел.

А я в это время прислушивалась к себе и понимала, что человек, сидевший передо мной не вызывает во мне никаких чувств.

Его не было рядом со мной, когда я, ползая на коленях, уговаривала мать не пить.

Его не было рядом со мной, когда я, кусая кулаки, чтобы не кричать, умывалась слезами от жалобного воя матери, проклинающую свою жизнь.

Его не было рядом со мной, когда я прятала голодной взгляд при виде одноклассницы, жующей булочку.

Его не было рядом со мной, когда я, договорившись с одногруппницей, продавала свою девичью честь.

Мерзость скажет любой. Но мать в очередной раз клялась, что бросит пить. И я верила. Денег, которые я получала за мытье полов, едва хватало поесть один раз в день.

Бывает так, что горе высушивает слезы у человека? Могу с уверенностью сказать — да, когда я, семнадцатилетняя девчонка, лежа под тучным мужским телом, не проронила ни слезинки. Честно отработала свои грязные деньги. Забирая их, благодарила судьбу, что не попался извращенец.

В те минуты еще теплилась надежда, что все теперь будет по-иному. Как прежде. Но! Как же чисты и наивны дети…

Мать продержалась неделю, а затем бросилась ко мне, хватая руками надетый на мне старенький халатик, умоляла дать денег…

После того, как нас бросил отец, я каждый миг, час, день внутренне выгорала. Улыбалась одноклассникам, друзьям, одногруппникам по музыкальному колледжу. Жила и не жила одновременно.

Возможно, сейчас я до конца еще не осознавала, что больше не увижу и не услышу мать. Не верила, что никто не поднимет меня среди ночи и не будет выговаривать, какая я неблагодарная дочь, потому что не даю денег. Не понимала, что весь мой кошмар закончился. Но как бы я не устала от пьянства матери, ни в коем случаи не желала ей смерти. Рядом со мной все время был человек, которого любила. Мама жила, дышала среди этих холодных стен, а теперь я осталась одна.

Нужна ли я отцу? Могу с уверенностью сказать, что нет. У него новая семья. Сын. И, по всей видимости, они живут счастливо...

— Как дела в училище?

— Хорошо.

— Одного не пойму, зачем ты выбрала профессию дирижера? С аттестатом с одними пятерками ты могла пойти в более приличный колледж.

— Я столько лет занималась фортепьяно, почему бы нет?

«Хотела сказать, играла до того дня, когда пришла из школы, а пианино нет. Мать продала многие вещи и мебель из квартиры. Только говорить об этом отцу не стала. Зачем?».

— Я люблю музыку. Мне было не принципиально, на кого учиться. Где были свободные бюджетные места — туда и пошла.

— А занятия по вокалу бросила?

Поднеся стакан к губам, чуть пригубив вино, обдумывала:

«Отец действительно не понимает, в каком кошмаре я жила, или не хочет думать об этом? Скорей всего, мы стали для него настолько чужими, что все наши горести, это что-то, не поддающееся его уму. Захотелось спросить: «Пап, а у тебя в груди есть сердце? Или оно безжизненно стучит при виде меня? Ты ведь ни разу не побеспокоился о том, как мы живем? Да, что говорить, не спросил, как поживает его светлое чудо? А я бы ответила. Как в страшном сне».

— Хм, — сорвалось с моих губ. — Бросила, — поставив бокал на стол, посмотрела на него пустым взглядом. — Пап, пожалуйста, разбери диван, на котором спала мама. Как стемнеет, вынесем его на помойку. Открою форточки, до ночи комната проветрится. Не так мочой будет вонять, когда будешь спать.

Воспоминания тех дней практически стерлись из моей памяти. Помню, как сгибалась под тяжестью ноши, которую несла. Как ночью лежа на спине, молча, смотрела в потолок, прислушиваясь к стукам и разговорам, разносившимся в многоэтажном панельном доме.

Отец не стал оставаться на ночлег. Обняв, виновато развернулся и, понурившись, вышел из квартиры. Больше мне не пришлось его увидеть.

А я продолжила жить дальше…

После сорока дней со смерти матери зашла в ее комнату и стала отдирать со стен старенькие обои. Замусоленные, местами стертые до дыр, они отставали от бетонных плит, словно полоски кожи. Собрав в небольшие кучки разноцветные клочки и, перевязывая их, я думала о том, что чем-то эта старая бумага похожа на шкуры змей, сброшенных после линьки. Вот так и я очищу свое жилье от прошлого. Но сколько бы я не старалась, оно всегда было со мной среди этих стен, пусть и покрытых другими, в мелкий цветочек, обоями.