Но во мне словно что-то надломилось. Я перестала верить людям окончательно. Не отказывала себе близости с мужчинами. Их льстивым речам веры не было. Ухмылялась, когда меня называли красивой или шептали на ушко ласковые слова. Так незаметно пролетело три года.

В нашем музыкальном коллективе при ресторане сменился сольный ударник. Кирилл оказался веселым балагуром. В его серых глазах всегда плясали бесенята. И лишь когда он смотрел на меня, хмурился и тяжко вздыхал. Однажды не вытерпел, спросил прямо:

— Лив, скажи, кто тебя так обидел?

А я, ухмыльнувшись, ответила:

— Жизнь.

— Эх и глупая ты, Ливия. Если тебя кто-то обидел, это не значит, что ты должна не верить больше другим людям. А давай я спою для тебя.

Кирилл, сев за синтезатор, ловко пройдясь пальцами по клавишам, запел:

«Сколько без тебя ночей глухих

Я провел потом, не помня их

Сколько я тебя искал в других

Но не находил.

Женщина — воздух, женщина — вода!

Женщина — радость, женщина — беда!

Мне это счастье уготовил Бог!

Я у твоих ног…»

Слушая сильный голос, с грустью наслаждалась его полнозвучностью.

— Ну как, впечатлили слова? Представь, Лив. Скольким женщинам мужчины посвятили стихи, песни, сочинили музыку. А ты говоришь ­— жизнь. Не встретила ты еще на своем пути того, кто упадет к твоим ногам.

— Ошибаешься, Кир. Падали. Вот только правды рассмотреть под лживой маской не смогла. Давай завяжем этот никчемный разговор. Олег Александрович назначил меня любимой женой… Шучу. Снегурочкой. Кто из вас троих будет со мной плясать в новогоднюю ночь?

— Я не могу. У меня жена и лапочка дочка, — замахав руками, высказался Кирилл.

— Ребят… Я тоже не могу. Теща приехала. Жена и так косо поглядывает. Да я в тот Новый год Деда Мороза изображал. Вадик, твоя очередь, — хлопнув синтезаторщика по плечу, улыбаясь во весь рот, отрапортовал Вячеслав.

— Вот и славно, — подхватив лежащий на полу мешок, я передала его Вадиму. — Дома примеришь. Посмотришь, хорошо ли на тебе костюмчик сидит. А об остальном не беспокойся. Я буду публику развлекать, а ты из мешка подарки доставать и раздавать…

Выслушав речь президента, под звон бокалов гости ресторана поздравили друг друга с Новым две тысячи двадцать третьим годом. А дальше покатилось, как по накатанной дорожке: веселье, танцы, конкурсы.

В перерывах между застольями я пела, поглядывая на часы, думала:

«Мама говорила, что я родилась в новогоднюю ночь в два часа двадцать три минуты. Этот новый год — отражение даты моего рождения».

Вадим, давая мне передохнуть, сел за синтезатор и, объявив белый танец, запел.

Одна из любимых мною песен «Не надо слов» группы «Сенатор». Текст песни напоминал мне чем-то мою жизнь. Я так же не могла согреться ни летом, ни зимой. Казалось, открыв глаза, я продолжаю смотреть долгий нескончаемый сон.

Посмотрев на одну из стен, с грустью улыбнулась. Стрелки больших часов с гирями беззвучно дернулись, отсчитав еще одну минуту прожитого нами времени.

Все случилось очень быстро. Один из гостей, вернувшись из туалетной комнаты, размахивая пистолетом, стал стрелять хаотично в разные стороны. Погруженная в слова песни, я не успела ничего понять. Острая боль пронзила сердце. Схватив ртом последний вдох воздуха, падая, успела увидеть, как стрелка часов дернулась к двадцати трем минутам третьего. Тридцать три года назад в это мгновение я сделала свой первый вдох. И, умирая, также сделала последний вдох…»

Вскочив, распахнув глаза, я хватала ртом воздух и не могла им надышаться, настолько сладким он мне казался.

Воспоминания прожитой жизни напомнили мне страшный сон. Осмотревшись по сторонам, не понимая, где нахожусь, перевела взгляд на женщину, стоявшую возле кровати.

Моя голова раскалывалась, жар волнами гулял по телу, и только кисть левой руки пронзало сотнями холодных игл. Посмотрев на нее, шумно сглотнула. Со слезами на глазах перевела взор на незнакомку.

— Уфа… Она успела меня задеть. Я не хочу умирать. Не хочу! Не хочу! — упав на постель, я закричала от душившего отчаянья и бессилия что-либо изменить. — Мама! Я не хочу умирать! Мама… — заметавшись головой по подушке, проваливаясь в беспамятство, почувствовала бережное прикосновение рук и тихий женский шепот:

— Тише, девочка моя. Тише…

Ярима бросилась к полкам, заставленными различными склянками наполненными зельями и мазями, когда-то приготовленных умершими родственницами. Руки дрожали, она хватала то один флакон, то другой, но из-за нехватки знаний не могла понять, в каком из них спасательная мазь.

Схватив очередную склянку, ведьма от отчаянья со всего размаха бросила ее об пол.

— А-а-а-а!.. — вырвался из ее груди душераздирающий вопль. — Грохтова сила! Какая от тебя польза, если моя девочка умирает?