Шрифт:
— Может быть когда-нибудь. Но не в этой жизни.
Прикрывает глаза ненадолго.
Глажу его руку ласково, как ребёнка.
— Посмотри на меня. Захар.
Настойчиво ловлю его взгляд.
— Мне надоело, что каждый считает своим долгом проехаться по мне, как асфальтоукладчик. Мне просто осточертело!.. Чувствовать, что от меня ничего не зависит. Цепляться за кого-то рядом. Того, кто может в любой момент от меня отвернуться. Я не хочу так больше. Как г*вно в проруби… — горечь моих слов очевидна.
— Не веришь…
Пожимаю плечами.
— И это тоже. Что изменилось, Захар? Ещё вчера ты гнался за своими амбициями. Сегодня говоришь о любви. А завтра?
— Завтра будем ты и я. Если позволишь.
— Ты никогда не любил. Твои слова, не мои. Ты не знаешь, что такое любить. Как ты можешь быть уверен, что это оно?
Явно начинает злиться.
— По-твоему, я что, должен исходить тысячи миль в каменных башмаках, как в той сказке? Стереть ноги до кровавых мозолей, чтобы понять? — психует. — Когда у человека нет чего-то, он не чувствует его отсутствия. Ровно до того, как оно у него наконец не появится!
Перебегаю взглядом от одного его зрачка к другому.
— Я… больше не хочу рисковать. Мой лимит проб и ошибок исчерпан.
Молчит.
— Как ты там сказал? — улыбаюсь грустно. — Пирожное или сельдерей?
— Это бред, Аля. Я говорил несерьёзно. Я просто не знал, что сказать тогда!
Отрицательно кручу головой из стороны в сторону. Слегка повышаю голос:
— Неважно. Не имеет значения. Мой ответ — сельдерей. Я выбираю себя, Захар. Наконец-то я выбираю себя.
Поддавшись порыву, прижимаюсь к его застывшим губам. Они такие же холодные, как его руки.
— Спасибо. Спасибо, — шепчу сбивчиво. Целую уголок губ, задевая колючую щетину.
Отстраняюсь. Смотрю на него жадно, стараясь запомнить детали. Как будто в последний раз.
— Будь счастлив. И я постараюсь. Прощай.
Он не произносит ни слова. Покорно позволяет мне отнять свою ладонь.
Не даю себе ни минуты на раздумья, берусь за ручку пассажирской двери. Назад не оборачиваюсь. Слишком больно.
Слёзы горячими солёными дорожками прорезают моё лицо.
Иногда жизненно необходимо провести ампутацию, чтобы сохранить нечто большее.
Глава 37
Неделю спустя
Альбина
Сегодня у Мадинат день рождения. И, конечно, я не могу не позвонить ей.
Сначала я боюсь, как обычно. Много месяцев, проведённых в бегах, оставили плотный отпечаток во мне.
Понимание приходит неожиданно. А чего я боюсь, собственно?
Мурат дал мне развод. Я свободна. Больше меня никто не ищет. Так почему я боюсь? Или это уже привычка? Всё время чего-то бояться…
Решившись, набираю номер, который знаю наизусть. Мадинат берёт трубку после шестого гудка. Я считаю. Каждый из них отдаётся тревожным колокольчиком в груди. Слишком давно я не звонила домой. Не слышала родной и такой любимый голос.
— Алло? — Мадинат спрашивает осторожно, с опаской. Мой новый номер ей незнаком.
В горле пересыхает.
— Ма… Это я.
— Аля?… Алечка! — в голосе Мадинат столько эмоций, что меня тут же накрывает обратной волной. Всхлипываю.
— С днём рождения, Ма… Как ты? Как дела?
— Какое счастье, что ты позвонила сама. Родная, Алечка!.. — счастьем тут и не пахнет. Она начинает плакать, и я вместе с ней. — Плохо, Алечка. Беда, большая беда…
Сглатываю. Зажмуриваюсь, как в детстве, когда вовремя закрытые глаза спасали от любых печалей и неприятностей.
— Что случилось?
— Отец…
Она не договаривает до конца, но я сразу всё понимаю. Боль чёрной тупой стрелой врезается в моё истерзанное сердце. Зажимаю рот свободной рукой. Плачу беззвучно. Папа…
Мадинат что-то говорит в трубку. Её слова, как хлёсткие разрывные пули, проходят сквозь меня, застревая где-то на задворках сознания.
В среду… Плохо… Скорая… Поздно… Не пришёл в себя… Сердце…
Глаз цепляет лист бумаги, примагниченный к холодильнику. Тот самый лист, с планом, который я писала после увольнения.
Понимание того, что нужно делать, приходит ко мне, как взгляд на улицу через свежемытое окно.
Всё становится необычайно ясным.
Я возвращаюсь домой.
* * *
На похороны уже не успеваю. Я приезжаю в родной Владикавказ несколькими днями позже. Собрать вещи, уволиться, рассчитаться с Алёной, купить билеты. Всё это потребовало времени. Да я бы всё равно не успела. Поздно. Безвозвратно поздно…
Дом отца выглядит мёртвым. Вроде бы всё по-прежнему. Те же стены персикового цвета с кое-где облупившейся штукатуркой. Светлые рамы просторных окон. Сквозь низкое ограждение забора прекрасно просматривается придомовая территория, засаженная вишнёвыми деревьями. Некоторые из них уже зацвели.