Мы забрались внутрь вместе с Шейном и женщиной, солдаты же заняли места снаружи на подножках. Через пару секунд капсула двинулась вперёд с невероятной скоростью, а ещё через несколько минут ушла под землю, словно ящерица.

Я сидела молча, укачивая малышку, которая уже не просто кряхтела, а плакала. Пищала, словно мышонок, требуя пищи.

— Потерпи, маленькая, скоро тебя накормят, — приговаривала я ей. А потом, затаив внутренний страх, посмотрела на женщину. — У вас ведь есть еда для неё?

— Конечно, — кивнула та. — Осталось совсем немного. Белая Лилия для того и начала своё существование, чтобы как следует принять наследника.

— Наследницу, — поправил её Шейн. Он всё ещё казался ощетинившимся. Да и я, признаться, не сбрасывала со счетов настороженность.

— Да, конечно, — женщина кивнула и впервые слабо улыбнулась. — Я вижу, Шейн, что ты совсем не чувствуешь себя в безопасности. И я понимаю тебя. Но уверяю, Белая Лилия не причинит вреда ни тебе, ни твоей сестре, ни тем более дочери. Мы — орден, который все силы и средства потратил на то, чтобы родился этот ребёнок. Мы долгие годы жили с верой, что у нас получится воссоздать популяцию кроктарианцев, рождённых естественным путём. Однажды мы утратили это и, к сожалению, не все сделали выводы. Белая Лилия же считает, что мы можем вернуться к духовности и бережному отношению к этому миру. И ребёнок, которого держит на руках твоя сестра, наш первый символ возрождения, ключ к этому.

Наверное, это должно было означать, что малышку ждут любовь, забота и почитание, ведь на неё возлагались большие надежды. Просто уже в том плане, что она родилась. Но… большие надежды — большие риски. И мне вдруг стало страшно за неё.

Я прижала ребёнка к себе и остро ощутила, что никому не хочу её отдавать. Она не была моей дочерью, но именно я помогла появиться ей на свет. Яра перед смертью дала мне свой завет, и я хотела сделать всё, что в моих силах, чтобы выполнить его.

— Только попробуйте попытаться ставить над ней эксперименты, — рука Шейна снова потянулась к пистолету, но женщина мягко прикоснулась к его локтю.

— Нет-нет, ни за что. Мы будем лишь наблюдать. Смотреть, как она растёт, развивается, и делать выводы. В этом и суть, Шейн — в естественном течении жизни. Без экспериментов, без лабораторий.

В груди стало как-то пусто, под рёбрами засосало, потому что… я подумала о себе. Себе и брате.

А мы?

Мы тоже объект лишь наблюдения?

Или мы тот первый, подготовительный этап? Как мы записаны в исследованиях?

В скором времени капсула вынырнула на поверхности. Мы вышли и оглянулись с Шейном. Вокруг было очень красиво. Кустарники с крупными сине-зелёными листьями, невысокие раскидистые деревья — почти как на земле, только листва и синим отливом, впереди огромная скульптура цветка, напоминающего водяную лилию.

И люди. Кроктарианцы. Наверное, человек сорок, и все в белых одеждах. Стояли и с благоговением смотрели на нас.

Я запрещала себе думать, запрещала мечтать и надеяться. Потому что не знала, что именно чувствую. Не хотела размышлять, не хотела лезть вглубь себя, потому что боялась боли. Её и так было слишком много.

Но я их увидела. Сразу. Натолкнулась взглядом и почувствовала, как моё сердце дало сбой, а внутри заструился горячий коктейль из тоски, радости и обиды.

Прямо перед нами стояли наши с Шейном мама и папа.

— Лили, тебе тоже нужно отдохнуть, — мама ласково посмотрела и положила ладонь мне на предплечье. — Не бойся, малышку накормят, осмотрят, проверят, в порядке ли она, и ты обязательно сможешь быть рядом с ней, когда захочешь.

Видеть мать было очень непривычно и странно. Она выглядела точно так же, как когда их забрали десять лет назад. Ни капли не постарела. Такая же красивая и статная, с добрым, ласковым взглядом.

Но…

Десять лет. Прошло целых десять лет.

Это слишком много, чтобы как ни в чём ни бывало обняться и наслаждаться друг другом. Слишком много неизвестности между нами с Шейном и нашими родителями. И слишком много нового мы узнали о них. Но сколько же ещё не знали!

Отняли их у нас или они сами ушли?

Был ли выбор забрать и нас с собой или в рамках эксперимента мы должны были остаться?

Если последнее правда, а скорее всего так и есть, то смогу ли я простить им ту свою боль, когда меня по живому оторвали от любимых людей?

— Дафна, — говорю, глядя в окно. — Малышку зовут Дафна. Я хочу дать ей это имя.

И Шейн тоже когда-то говорил, что если у него будет дочь, он назовёт её Дафной.

Мама, не дождавшись от меня более эмоциональной реакции, убрала руку. Она не давила, не напирала, ни о чём не расспрашивала, кроме как о моём самочувствии.

Отец же ушёл с Шейном. Он не стал сдерживать порыв и осторожничать, как мама, и обнял меня, как только я сделала шаг, выйдя из капсулы. Сказал, что обо мне позаботится мама, а он придёт поговорить позже.