Шрифт:
Комната задрожала от стонущего рёва и рыка. Остроглаз скользнул к двери. Чернокожий часовой в панике метнулся к окну, положил руку на задвижку. Стейнфельд застыл на месте и крикнул что было силы:
— Нет!
Но его крик потерялся в рёве скакорабля. Часовой распахнул окна. Пилот скака уловил свет ламп, сочившийся из комнаты.
Дымок и Остроглаз инстинктивно замерли на пороге, глядя мимо часового в распахнутое окно. Зрелище завораживало. Скакорабль класса «Гончий пёс» был разработан, в виде прототипа на воздушной подушке, ещё в начале 1980-х, но эта модель, особо проворная, пошла в массовое производство только в первые десятилетия двадцать первого века.
Два бугрящихся движка по сторонам судна, контролируемые компьютерной системой, могли направлять корабль почти в любую сторону: вверх, вниз, влево, вправо, а отточенный искусственный интеллект и генераторы на эффекте Казимира добавляли скаку манёвренности и подъёмной силы. Он был похож на вертолёт, зависший футах в тридцати под окном, слегка отклонённый в вертикальной плоскости, так что были видны эмблемы ВВС США на подкрылках.
Они чуяли колоссальную инженерную мощь в изгибах прецизионно изготовленного холкорпуса, жарком выдохе двигателя, химической вони горящего топлива, проникавшей в комнату.
В этот нескончаемый миг скак показался Остроглазу драконом из пластика и стали, а Дымку — исполинским насекомым. Если скомбинировать оба образа, получилась бы стрекоза-мутант: великанская стрекоза [9] , посрамившая японские фильмы ужасов. Длиной шестьдесят футов, она парила в воздухе, словно готовясь ужалить, сотрясаясь от металлической ярости. Очерченная перламутрово-звёздным светом голова пилота в шлеме по ту сторону лобового стекла кабины казалась неуклюжим аркообразным вкраплением мрака посреди кристаллического машинного совершенства. Вероятно, корабль полностью управляется компьютером, а пилот там просто на всякий случай. Вероятно, решения принимает не пилот, а сам скак.
9
По-английски dragonfly, но эта игра слов теряется при переводе.
Корабль принял решение стрелять.
Из-под брюха скака выдвинулась пушка шестидесятимиллиметрового калибра, изогнулась, нацелившись прямо в окно. Механическая стрекоза тоже отклонилась, чтобы не попасть под удар. Люди в комнате стряхнули оцепенение. Стейнфельд сгрёб бумаги со стола, одним точным движением, выдающим долгую практику, запихнул их в кожаный чемоданчик, перепрыгнул через стол и устремился к двери. Уиллоу и Фортевен прикрыли вожака сзади, Дженкинс следом, а Остроглаз колебался. Он что-то крикнул Дымку, тот обернулся и увидел, как Остроглаз поднимает старое ружьё «Уэзерби Марк V».
Ебать твою мать, только и пронеслось в голове у Дымка, да этот псих собрался палить по скаку из своей пук...
«Уэзерби» издало громоподобный грохот, пуленепробиваемое стекло кокпита скакорабля треснуло, и арка тьмы в шлеме дёрнулась.
Это было явно не обычное ружьё. Это пукалка была всем пукалкам пукалка.
Скак вильнул, дал крен, выровнял положение.
Пушки-«шестидесятки» засуетились, выцеливая врага.
С момента, когда Стейнфельд начал сгребать бумаги в чемоданчик, прошло пять секунд.
Ворон с оглушительным карканьем взмыл с плеча Дымка. Дымок запоздало стукнул рукой по плечу — птицы и след простыл. Вместо ворона Дымку на глаза попался негр-часовой: тот всё ещё торчал перед окном, в ужасе уставясь на скак. Корабль лишился пилота, но это ничего не значило: им управляла кибернетическая система.
Остроглаз потащил Дымка за собой через порог. Дымок подумал: нет, ну он же не...
Выстрела как такового он не услышал. Залп пушки калибра 60 мм оказался непосилен для слухового нерва: сначала тонкий писк, будто звенит натянутая и отпущенная гитаристом струна, а потом жуткий металлический лязг и...
ничего. Потом комнату облизал язык пламени, и полетели тёплые брызги: незадачливого часового разнесло на ошмётки.
Всё это пошло фоном, регистрируясь как вторичные ощущения, первичным же было чувство, будто воздух вокруг места, куда выстрелила пушка, твердеет, превращаясь в сляб холодной стали, и этот-то сляб впечатал Дымка в стену, РАЗМАЗАЛ по стене. Ему почудилось, что тело оставило контур на штукатурке; внутри что-то переместилось, хрустнуло, булькнуло, и пришло ощущение невероятной, всесокрушающей тяжести, под которой, скрипя, пошли ломаться кости.
Всё это усугублялось омерзительно садистским субъективным замедлением времени; Дымок в невероятно чётких подробностях ощущал, как ломается и выворачивается правая рука, трещит таз, выгибается грудина, хрустят рёбра...
Затем пролился слепяще-белый дождь невероятной боли, и... и он пришёл в себя с мыслью: Где мой ворон?
Он попытался произнести это вслух, и по нему ударил стальной молот боли, да так, что удар отдался в костях. Он попытался разглядеть что-нибудь вокруг, но в глазах кишели чёрные мушки.