— Об Ольге… Об Ольгиной гибели… — пролепетал я, испытывая странную робость. Последовала долгая пауза, во время которой мне мерещился зубовный скрежет.

— Ладно, — сказал он в конце концов. — Приезжай… Нет, не надо. Или вот что… Я голодный, как зверь. Подъезжай через полчаса к «Кораблику». Успеешь?

— Успею, — пообещал я, пытаясь сообразить, сколько у меня с собой денег — «Кораблик» был из дорогих. Денег было немного. «Закажу соку, — решил я. — Наплевать!»

Через полчаса мы с Матвеем сидели за угловым столиком в заведении с сетями, мачтами, спасательными кругами и огромным компасом на стене. Я слышал еще о каких-то прибамбасах — вроде шума воды и покачивания «на волнах», но, по-видимому, все это относилось к вечеру, днем же ничего не шумело и не качалось. Первым делом нам принесли водку. Я отказался. Матвей налил себе и выпил, не дожидаясь закуски. Потом он поднял на меня воспаленные глаза и буркнул:

— Ну?

Я изложил ему свои соображения, стараясь не обращать внимания на его мрачный взгляд, не торопиться и не бормотать. Он отреагировал совершенно неожиданно для меня.

— Конечно, убили, — сказал он, как только я умолк. — Убили. И знаешь, кто? Твой папаша. Если бы не он…

Почему-то я понял, что он все-таки говорит о самоубийстве. «Если бы не он» — в смысле: если бы не он, она бы не покончила с собой. Именно это он имел в виду, а не то, что ее убили за «нездоровый» интерес к его гибели. Он меня просто не слушал. Или не хотел слышать?.. Я вздохнул и начал сначала:

— Она звонила мне в тот вечер, Матвей, ты понял? Ты слышал, как она мне звонила?

— Нет, — ответил он как-то неожиданно твердо и трезво. — Я ничего не слышал. Гоша слышал.

Я обалдел.

— Откуда ты знаешь?

— Случайно. Все гонялись за этой кошкой, и слышу — он говорит Андрею: «У нас теперь сыночек в фаворе, вместо папаши. Свидания ему назначаем». Что-то вроде того. Я думал, я его разорву. С-сука! И надо было! — у него даже губы побелели от злости, пока он говорил.

Итак, обозначилось первое несоответствие, и ситуация стала напоминать детскую логическую задачку: кто разбил окно, если известно, что соврал только один мальчик, у Васи никогда не было собаки, а Коля хорошо играет в футбол? «Анализировать — потом, — сказал я себе. — Сейчас главное — все запомнить». После третьей, не то четвертой рюмки Матвей несколько помягчел и даже согласился рассказать все, что помнил. Рассказ был, в общем, все тот же: чаепитие, Ольгин уход, кошачьи гонки… Глинка пошел вслед за Ольгой с лекарством… Потом Матвей отнес ей стакан воды… Заметим, что у него была блестящая возможно бросить туда по дороге все, что угодно — только это было до телефонного разговора… Я не решился спросить, о чем они с Ольгой беседовали и что рассердило его до такой степени, что все это заметили. Уж тут-то он точно послал бы меня куда подальше. Была в его рассказе еще одна деталь, которую не заметили предыдущие рассказчики.

— Оля тоже бегала за котом, — сказал он. — Когда твои ушли, она вышла к нам, попросила чаю и сигарету. А потом посмотрела на Глинку — и говорит: «Да не смотрите вы так на меня, доктор! Выпью я, выпью вашу таблетку!»

Все. Больше ничего нового не было. Может, я, конечно, не докопал… Я попрощался с ним и отправился к Глинке.

Он уже ждал меня в больничном саду — сидел на лавочке, о чем-то глубоко задумавшись. Я не опоздал, это он пришел раньше. Направляясь к нему, я немного боялся, что он начнет разговаривать со мной в своем обычном наставительно-ироническом тоне — «молодой человек» и тому подобное. Мне бы это помешало. Однако ничуть не бывало. Он был настроен вполне серьезно — чуть ли не в первый раз за всю историю нашего знакомства. Выслушал меня очень внимательно, ни разу не перебив, не задав ни одного вопроса, и сказал задумчиво:

— Ничего у вас, Володя, не выйдет.

— В каком смысле? — опешил я.

— Не сможете вы ничего выяснить. Котяра вам подгадил. Слишком бессистемно все перемещались — как броуновские частицы. Подсыпать отраву мог любой из нас… если, конечно, ваше предположение вообще верно.

— А телефон? Кто, по-вашему, мог слышать наш разговор?

— Кто угодно! — твердо сказал Глинка. — Об этом я и толкую. Открытые окна, двери могли быть неплотно прикрыты… Да и потом, когда все носились, как угорелые, любой мог в азарте любую дверь распахнуть. Лично я не слышал, но у вас ведь нет оснований верить мне больше, чем другим. Вообще, если вы правы, то эта история с котом — фантастическое совпадение! Именно фантастическое…

Я решил не фиксировать внимание на этом замечании, хотя вообще-то он был прав.

— Все-таки расскажите мне, если можно, как все было, — попросил я.

Он не стал возражать. Рассказа полностью я не привожу — чтобы не повторять одно и то же. Он сам рассказал мне, что пошел за Ольгой следом, после того как она откланялась.

— Я пробыл у нее минут пять — ну, может, чуть больше, — сказал он, опережая мой вопрос. — Уговаривал ее завязать со снотворным и кофе и перейти на витамины, зарядку и обливания. Удивительно, каким дураком себя чувствуешь, давая разумные советы!

— А она?

— А что — она? Она — ничего. Думаю, просто не слушала. «Да-да, конечно, обязательно!» — разумеется, чтобы поскорей от меня отделаться. У нее был рассеянный вид, как будто мысли — где-то за тридевять земель. Потом сказала: «Ну хорошо, хорошо, я все усвоила! Идите — мне позвонить надо». Да… Я, естественно, вышел, а она высунулась в дверь и крикнула мне вслед: «Принесите мне кто-нибудь стакан воды!» Я хотел принести, но Матвей меня, конечно, опередил. Налил из чайника — и бегом. Он, видно, тоже хотел с ней поговорить, но пришелся некстати. Вернулся минут через пять, красный, как рак… А тут и ваши пожаловали…

Я лихорадочно пытался соображать на ходу. Если Глинка ничего не путает, то… То что же выходит? Выходит, что если подслушивал Матвей, то не тогда, когда носил Ольге воду, а позже… Ведь она звонила, когда мать с Марфушей уже были там. Позже — то есть тогда, когда подслушать мог, по справедливому замечанию Глинки, кто угодно.

— А как вы думаете, — неожиданно для самого себя поинтересовался я, — почему Матвей был такой злой, что все заметили?

Вопрос был дурацкий, что и говорить! Откуда бы ему знать? Однако Глинка ничуть не удивился.