Маск хотел рассказать как о ближайших, так и об итоговых целях. “Моя главная цель в Neuralink, – сказал он собравшимся, – создать единое устройство ввода-вывода, которое сможет взаимодействовать со всеми аспектами вашего мозга”. Иными словами, он предполагал обеспечить полное слияние человеческого и машинного разума и таким образом защититься от восстания управляемых искусственным интеллектом машин. “Даже при благосклонности ИИ нам нужно убедиться, что мы можем с ним сотрудничать”.

Затем он рассказал о новых краткосрочных целях, которые поставил перед Neuralink. “Первая – восстановление зрения, – сказал он. – Мы полагаем, что, даже если человек родился слепым, мы можем позволить ему видеть”. Дальше он заговорил о параличе. “Это может показаться чудом, однако мы уверены, что у человека с разрывом спинного мозга есть шанс снова получить контроль над всем своим телом”. Презентация шла три часа. После Маск до часа ночи задержался на вечеринке со своими инженерами. Это стало, как он позже сказал, приятной передышкой в разгар бедлама в Twitter.

“Вы хотите, чтобы я настучал на вашу компанию?” – с некоторым недоверием спросил у Маска журналист Мэтт Тайбби.

“Флаг вам в руки, – ответил Маск. – Это не экскурсия по Северной Корее. Вы вольны делать то, что сочтете нужным”.

С годами модераторы контента Twitter все активнее блокировали высказывания, которые считали вредоносными. В зависимости от мировоззрения люди занимали по отношению к этому одну из трех позиций: 1) это похвальная попытка предотвратить распространение ложной информации, которая опасна с медицинской точки зрения, подрывает демократию, стимулирует насилие, разжигает ненависть или поддерживает мошенничество; 2) это изначально благородная, но слишком далеко зашедшая попытка подавлять мнения, которые идут вразрез с господствующими медицинскими и политическими установками либо оскорбляют чрезмерно чувствительных сотрудников Twitter, придерживающихся прогрессивных и воукистских взглядов; или 3) это тайный заговор, в который деятели теневого правительства вступили с крупнейшими технологическими компаниями и традиционными медиа ради сохранения своей власти.

Маск обычно придерживался второй позиции, но периодически у него возникали мрачные подозрения, из-за которых он тяготел к третьей. “Такое впечатление, что многое здесь замалчивается, – сказал он однажды Дэвиду Саксу, разделявшему его антивоукистские настроения. – Здесь многое нечисто”.

Мэтт Тайбби

Сакс посоветовал ему поговорить с Тайбби, который ранее писал для журнала Rolling Stone и других изданий. Тайбби не принадлежал ни к одному из политических лагерей. Он был готов – и даже жаждал – бросать вызов устоявшимся элитам. Маск не знал его, но в конце ноября пригласил в штаб-квартиру Twitter. “Похоже, он из тех, кто не боится задевать людей”, – говорит Маск, и для него – в отличие от большинства – это искренний комплимент. Он предложил Тайбби поработать в офисе Twitter и изучить старые файлы, письма и сообщения в Slack, созданные и отправленные сотрудниками компании, которые решали вопросы о модерации контента.

Так начался проект, который получил название “Файлы Twitter” и мог и должен был стать здоровым упражнением в прозрачности, подходящим для трезвого рассуждения о предвзятости медиа и сложностях модерации контента, но оказался втянут в водоворот, вынуждающий людей спасаться в стане единомышленников на каждом ток-шоу и при каждом упоминании об этом в социальных сетях. Маск помог разжечь огонь, когда радостно замахал руками и возвестил о грядущих разоблачительных тредах, разместив в твиттере эмодзи с попкорном и фейерверками. “Это битва за будущее цивилизации, – написал он. – Если свобода слова утрачена даже в Америке, впереди нас ждет только тирания”.

Когда 2 декабря первый доклад Тайбби был подготовлен к публикации, Маск ненадолго улетел в Новый Орлеан, где у него состоялась тайная встреча с президентом Франции Эмманюэлем Макроном. По иронии судьбы они как раз обсуждали, как Twitter собирается соблюдать принятые в Европе законы о недопустимости риторики ненависти. В последний момент с публикацией Тайбби возникли юридические сложности, поэтому обнародование доклада пришлось отложить до тех пор, пока Маск не завершил переговоры с Макроном и не надавил на собственных юристов.

В первом треде из тридцати семи твитов Тайбби показал, как Twitter настраивал для политиков, ФБР и разведывательных служб специальные системы, чтобы они отмечали, какие твиты должны рассматриваться как кандидаты на удаление. В частности, Тайбби включил в отчет сообщения 2020 года, когда Йоэль Рот и другие сотрудники Twitter обсуждали, блокировать ли ссылки на вышедшую в газете New York Post статью о ноутбуке, который предположительно потерял сын Джо Байдена Хантер (что в итоге оказалось правдой). Сообщения свидетельствовали, что многие сотрудники пытались найти повод для блокировки любых упоминаний об этой статье: например, они утверждали, что такие публикации нарушают правила, запрещающие использование материалов, полученных путем взлома, или могут быть частью российской кампании по дезинформации. Это были слабые прикрытия для цензуры, и впоследствии и Рот, и Джек Дорси признали, что блокировка статьи была ошибкой.

Об этих и других разоблачениях Тайбби рассказали некоторые ведущие новостные организации, включая канал Fox News, но большинство традиционной прессы признало их “пшиком”, что нашло отражение в соответствующем хэштеге #nothingburger. Когда разразился скандал с ноутбуком, Джо Байден не занимал никакого государственного поста, поэтому запросы на блокировку твитов не обличали ни прямую правительственную цензуру, ни вопиющее нарушение первой поправки к Конституции США [25] . Многие запросы от команды Байдена, сделанные по стандартным каналам Twitter, были вполне обоснованны: так, среди них была просьба удалить пост бывшего актера Джеймса Вудса, который опубликовал непристойное селфи с ноутбука Хантера Байдена. Посвященная этому статья на сайте The Bulwark вышла под заголовком “Нет, Конституция не гарантирует вам право публиковать дикпики Хантера Байдена в твиттере”.