– Нет, – раздосадовано ответил я. – Времени нет. Да и противно всё это смотреть. На работе хватает.

– Мне тоже хватает, – строго попенял мне начальник. – Однако надо быть в курсе. Тебе Александров расскажет. Он, как-никак имел к этому делу непосредственное отношение. Его территория.

– Ясненько, – бодро заявил я. – Ну, я пошёл?

– Иди, сынок, иди с богом, – ласково прожурчал Снегирев. – Работай, мил человек, работай! И я тебя прошу, Сергеев! Найди ты этого упыря! Ну, найди ты его! А то уйти мне на пенсию в недозвании…

Судя по Сашкиному лицу, он за время моего отсутствия накопал массу полезного и нового. Когда я вошёл в собственный кабинет, Сашка ещё внимательно слушал, прижав к уху трубку плечом и одновременно набирая что-то на компьютере. При виде меня, Сашка поторопился распрощаться с собеседником.

– Ну вот, всё что знал, рассказал, – повторил он фразу из набившего оскомину фильма. – Ща поделюсь.

Сашка со вкусом затянулся сигаретой, выдержал паузу, мне под стать, и пустился в объяснения. Если начинать не с конца, то есть, со смерти Берсеньева, а с начала, то есть, с преступления, им совершённого, то ситуация выглядела достаточно мерзко. В Приморском районе, на улице Новикова, проживала заслуженная старушка, Верба Елена Николаевна. Заслуженность её заключалась в том, что она была ветераном и инвалидом Великой отечественной войны, блокадницей и ветераном труда. Человек, безусловно, заслуженный и уважаемый. Восемнадцатилетней девчонкой Елена ушла на фронт медсестрой. В первые же дни войны она попала в боевое сражение, сумела вынести с поля боя какого-то чинного офицера, за что и была награждена каким-то весомым орденом. Офицера-то она спасла, а вот раненую руку ей спасти не сумели, ампутировали. Так она и получила военную инвалидность. Лечиться её отправили в тыл, в Ленинград. Там её настигла блокада, которую она и провела до самого снятия в осаждённом городе. После войны Елена Николаевна устроилась преподавателем в медицинское училище, в котором и проработала аж целых пятьдесят лет, получив, естественно звание ветерана труда. То есть со всех сторон уважаемый и действительно заслуженный человек. И тут вот нашёлся мерзавец, который по телефону развёл бедную старушку на немалые деньги. Откуда у старушки большие финансы? Ну, положим, ветеранская пенсия вполне достойна, но придётся вспомнить, что единственный сын Елены Николаевны добился больших успехов на коммерческой ниве, и охотно маме помогал. Развели старушку так: она позвонила по рекламе какого-то новомодного препарата и заказала его. Старушка отчаялась вернуть резко ухудшающееся здоровье, и повелась на рекламу, как это обычно бывает с пожилыми людьми. Посоветоваться с сыном ей не удалось, потому как во время её злоключений, сын пребывал за границей, звонил хоть и часто, но не слишком подолгу. Мать не решилась вводить сына в непомерные траты на международные переговоры, и отважилась выложить аж тридцать тысяч рублей за сомнительный БАД. Когда, через несколько дней, Елена Николаевна почувствовала ухудшение самочувствия, она обратилась по тому же самому телефону. Тот же вежливый мужской голос, который принимал у неё первый заказ, попенял ей за нерегулярность приёма препарата и предложил Елене Николаевне купить ещё одно лекарство, которое «наверняка ей поможет», а, заодно, снимет нежелательные побочные эффекты первого «лекарства». Елена Николаевна, поверив очень убедительному голосу «врача» и широкой рекламе в весьма уважаемых изданиях, снова пошла на попятную и истратила ещё почти восемьдесят тысяч рублей. Когда второй препарат так и не помог, нисколько не улучшив состояние пожилой женщины, она снова обратилась к тем же мошенникам. На этот раз ей посоветовали купить ещё одно зелье. Тут-то Елена Николаевна поняла, что её обманывают. Она попробовала было обратиться в милицию, но там даже не стали слушать уважаемую женщину. Посочувствовали, конечно, но заявления не приняли. Велели просто быть крайне осторожной в отношении «всяческих сомнительных» рекламных предложений. Верба совсем было, приуныла и собралась обо всём поведать сыну при очередном его звонке, но тут ей позвонил мужчина с весьма внушительным голосом. Мужчина сумел убедить старушку, что он – работник прокуратуры и занимается непосредственной проверкой деятельности фирмы, оказавшей Елене Николаевне сомнительные фармакологические услуги. Старушка невероятно обрадовалась, что её горе поправимо, когда «прокурорский работник» пообещал ей вернуть потраченные деньги. От пожилой женщины требовалось одно: перевести на указанный мужчиной счёт третью часть от суммы, отданной мошенникам. Как, для чего и почему нужно куда-то переводить деньги в прокуратуру, Елена Николаевна не смогла объяснить и позже, рассказывая всю эту эпопею сыну и милиции. В итоге потери Елены Николаевны составили почти сто пятьдесят тысяч, что для человека её возраста было просто немыслимо. Несколько дней старушка провела с бутылочкой валокордина в руке. Сын, вернувшийся из поездки, нашёл мать в ужасающем состоянии. Когда она рассказала всё ему, сын бросился в милицию. Милиционеры тщательно допросили старушку, тут же возбудили уголовное дело, быстро вышли на след мошенника, но было уже, увы, поздно. Сердце женщины не вынесло переживаний, и она скончалась на руках у сына от обширного инфаркта.

Мошенника нашли достаточно быстро, пока он не успел замести следы. Взяли на живца. Арестовали курьера, быстро объяснили ему, что сотрудничество с милицией – высшее благо в его положении и вышли на самого «доктора». Последний не отпирался, раскаялся, пообещал вернуть все средства, вырученные за торговлю сомнительным зельем, а также те, которые люди переводили ему по его же звонку в качестве «прокурорского работника». Сына Вербы раскаяние преступника никак не впечатлило. Он потерял любимую мать, и совершенно не скрывал своего намерения расправиться с подследственным. Берсеньева, а это именно он выступал в роли, как «доктора», так и «прокурорского работника», прятали от справедливого гнева Вербы в СИЗО, но суд признал в его действиях только мошенничество и дал ему всего два года, да и то условно. И тут вот дальше совсем всё непонятно. Берсеньев выходит на свободу, отправляется домой, где его и находят мёртвым, причём, аж через пять дней после смерти. Даже эксперты не берутся определить, был ли в крови покойного какой-либо яд, за истёкшее время практически любая современная отрава растворится безо всякого остатка. То, что ему помогли отправиться на тот свет, это совершенно очевидно. При осмотре на лбу трупа была обнаружена отчётливая вмятина от пистолетного дула. Смерть наступила от передозировки… обычным БАДом. Принято считать, будто бы все БАДы, если и бесполезны, то, по крайней мере, безвредны. Однако, если слопать их в количестве трёхсот штук, то любое, самое безвредное лекарство станет ядом. Тут и дополнительных средств не надо. То есть, Берсеньева заставили под дулом пистолета сожрать целую упаковку его же снадобья. У Вербы, сына умершей пенсионерки, было отчётливое алиби в виде плотной заграничной поездки с проставленными визами: въезд – выезд. На этом следствие и затормозило. Верба охотно давал показания, предъявлял билеты, визы, отметки о времени посещения экспозиций выставки, на которую и выезжал за границу. Наличие кипы подтверждающих алиби документов вызвали претензии оперативных работников по поводу того, что «хорошо, ты брат, подготовился!». Это нисколько не смутило Вербу. Бизнесмен вёл себя жёстко, открыто критиковал работу правоохранительных органов в сфере «поимки аферистов», возмущался «слишком мягким приговором суда» и практически открыто смеялся над операми: «Есть у вас, что мне вменить? Нечего? Я пошёл. У меня дела, знаете ли…» Выяснилось, что Верба – человек бывалый, имел проблемы с законом ещё при советской власти. Тогда спекуляция была не в чести, и сегодняшний бизнесмен имел за плечами два солидных срока за то, что сейчас называется «успешным бизнесом». На его отношение к представителям власти можно было махнуть рукой. В конце концов, в чём-то он был прав. Аферист действовал не один год при полном пофигизме со стороны милиции. Обвинить Вербу, действительно было абсолютно не в чем. Ну не предъявишь же человеку свои домыслы о том, что смерть Берсеньева была ему выгодна. Выгодой тут и не пахло. А пахло другим, и меня это ужасно смущало. Деньги Берсеньев бизнесмену не вернул, и это было, пожалуй, весьма решающим аргументом в пользу Вербы. «Зачем мне его убивать? Он мне денег должен. Вот теперь плакали мои денежки! Как прожить, чессн слово? А, гражданин начальник? Кто мне теперь долг возвращать будет и где, скажи мне, начальник, моя выгода? Я в одном убытке! Ты сам-то посуди. Деньги мне этот урод теперь уже не вернёт. Алиби у меня железное. Есть у тебя, что мне предъявить? Нету. Так что, начальник, я пока пошёл. А если что, подскачу. Ну, если вы убийцу отыщите, шепните мне, я хоть с него получу причитающееся. И вас не обделю. Бывай, начальник. Работай лучше!»

Вот так беседа с Вербой и закончилась. Оперативники взяли в разработку тех, кто ещё писал заявления на Берсеньева. Но среди пострадавших были в основном одни старички и старушки. Их родственники, зачастую имевшие бизнес и приличный доход, в один голос повторяли слова Вербы: «Нам какой смысл этого засранца жизни лишать? Был бы жив, может, и рассчитался бы с нами…» Слово «месть» у допрашиваемых, быстро превратившихся из пострадавших в подозреваемых, вызывало лишь улыбку: «За сто писят тыщ пистолетом в лоб? Что-то Вы, товарищ следователь перегрелись, похоже, от непосильной работы по раскрытию преступлений».

Так вот следствие и шло. Ни шатко, ни валко. Впрочем, как и у нас. Как у нас…

– Берсеньев этот в каком доме жил? – полюбопытствовал я.

– В новом. Совершенно новая точка на Пятилеток. Если ты про консьержей, то они имеют место быть. И даже камеры в лифтах. Не в пример лучше, нежели на Крестовском. Разглядеть можно. Только вот в чём проблема: дом ещё практически не заселён, въехали только некоторые. Соответственно, консьержи никого в лицо ещё не узнают, ничего рассказать не могут. А на камерах лифтовых лица мелькают, как на Невском. Рабочие снуют вверх-вниз. Доставка каждые полчаса туда-сюда вибрирует. Хозяева, гости, риэлтеры с клиентами. Я с опером местным пообщался. Он предложил, если интересно, самим видеозапись отсмотреть. Его тошнит уже от этого кина. Может мы свежим взглядом что-то заметим? Смотаться к нему за видео?

– А по почте нельзя переслать? – мне даже самому показалось, что я чушь мелю, но сказанного не воротишь.

– По почте? Ну, разве что, Почтой России. Бандеролью, – Сашка необидно улыбнулся, памятуя о моём техническом кретинизме. – То есть, теоретически можно было бы, если бы с точностью хотя бы до часа можно было бы определить время смерти. А так… Там даже дата убийства приблизительная.

– А в чём разница? – продолжал тупить я.

– Разница в объёме. Час-два видео можно было бы сжать до максимума, ну, то есть, до минимума, и перекинуть через файлообменник. Но тут несколько дней, ну один – точно, надо просматривать. Придётся тащиться, если хочешь киношку поглазеть. Только я всё едино не понимаю, что ты хочешь там увидеть.

– Я знаю, что. Давай, дуй за записью. Отпечатков в квартире, конечно, никаких?

– Конечно, – гордо ответил напарник. – Ни единого. А ты как хотел?

– Ну, я, в общем-то, и не сомневался. Стало быть, наш негодяй.

– Ну, почему же сразу негодяй? – обиделся Сашка. – По-твоему, хорошо, что какой-то упырь нажил себе денег на болезнях стариков? Квартиру вон прикупил… Я так понимаю, у нас восемьдесят шестая статья уже не в почёте. Наворовал, намошенничал, хрен с тобой, живи, ублюдок! Получи условно и радуйся жизни дальше…

– Саня! Я просил! Не поднимай больше при мне эту тему! Хочешь языком попусту потрепать – иди вон, в курилке чеши, сколько влезет, или сколько вылезет. Меня не надо агитировать. Я своего мнения не изменю. Для меня он – убийца, не более того. Как говорится, ничего личного. Просто работа. Ты погоди уезжать-то! – попросил я напарника, заметив, что тот уже собирается уходить. – Я по второму делу больше хотел узнать. Ты ж там поучаствовал?..

– Не… – неохотно отозвался Сашка. – Соприсутствовал. Это дело Меркурьев вёл, слава Богу. Я б не выдержал.