– И все-таки, откуда ты знаешь про электролиты и обезвоживание? Про железо в гранатовом соке?

– Курс элементарного разложения, – ответила Сигма. – Мне он очень нравится.

– Но там не было такого! Я же помню!

– Уровень сложности D, – сказала Сигма. – А ты, наверно, еле А вытянул, да?

Мурасаки кивнул и взял вторую грушу.

– Я разбирала все, что видела, и смотрела, как меняется объект. В какой-то момент закончилось все неживое, и тренажер мне подкинул водоросли. Дальше – больше. Косточки. Листья. Плоды. Растения целиком. А потом я дошла до человека. И подумала – почему бы и нет. Это ведь то же самое. Тренажер не хотел мне выдавать разрешение на занятия, пришлось идти за допуском к Кошмариции, а она отправила меня к декану.

– Ты лично общалась с деканом? – изумился Мурасаки и даже открыл глаза.

Сигма кивнула.

– И как он? – спросил Мурасаки.

– Ну… он тяжелый человек. Если человек. Но допуск дал. Вообще без проблем. Только сказал, что поставит мне ограничения по времени пребывания в учебном корпусе. Чтобы я не забывала поспать.

Теперь кивнул Мурасаки и снова вернулся к груше.

– Так я и узнала про обезвоживание, анемию, всякие там микроэлементозы и прочие вещи. Если разбирать человека постепенно, вытягивая элемент по чуть-чуть, это тяжелее, чем если сразу взять много. Потому что организм постоянно пытается переадаптироваться на то, что ему слегка не хватает чего-то. Если забрать сразу – будет сигнал тревоги со стороны разных систем. А так… – Сигма вздохнула, – ничего. Очень долго ничего. А потом – раз, и все рассыпается.

– Страшная у нас профессия, – сказал Мурасаки.

Сигма задумалась. Страшная? Да вроде нет. Она вроде бы никого не убила. Скорее, наоборот. Знает вон, как выглядит обезвоживание. Другой вопрос, от чего оно так быстро наступило у Мурасаки? Да еще ушло столько железа и электролитов. Что-то он там явно химичил со своим мозгом и сердцем. Да, здесь определенно что-то нечисто.

– Твоя очередь, – сказала Сигма. – Давай, рассказывай.

– Что? – не понял Мурасаки.

– Как что? – Сигма постаралась сделать так, чтобы ее голос звучал как можно более беззаботно. – Что с тобой сделал Констанция Мауриция, пока мы были в ее кабинете?

– Я еще слишком слаб, – простонал Мурасаки. – Ты что, не видишь? Я почти в обмороке.

– Не вижу, – отрезала Сигма. – В обмороке ты говорил по слову в час.

Мурасаки снова взял в руки бутылку. Повертел между ладоней. Сделал несколько глотков. Потом поднял глаза на Сигму.

– Ты можешь пообещать, что никогда никому не расскажешь?

– Нет, – сказала Сигма. – Я же деструктор. Как я могу давать такие обещания? Ты сам бы дал?

Мурасаки улыбнулся.

– Конечно, нет.

Сигма развела руками.

– Вот видишь.

– Тогда пообещай, что три года никому из студентов, в том числе и новеньких, не расскажешь то, что от меня услышишь.

– Год.

Мурасаки засмеялся. Потом прикусил губу, и Сигма слишком поздно поняла, что это был смех, близкий к истерике. Она протянула руку и погладила его по голове.

– Ладно, потом расскажешь. Это не обязательно.

Мурасаки вздохнул, допил сок, а потом снова посмотрел на Сигму.

– Вообще, я лучше расскажу. На втором курсе я слишком глубоко влез в одну историю. Не в смысле попал в нехорошую компанию или сделал что-то предосудительное. Наверное, наоборот. Как у тебя с элементарным разложением. Я увлекся моделированием реальности и потерял контроль над ситуацией. Из режима наблюдателя вылетел в режим полного погружения. Связи оборвались, у меня не было сил их восстановить или создать заново. Чтобы меня вытащить, Констанции пришлось установить со мной ментальную связь.

– Констанция этим занималась лично? Ничего себе!

– Она считала, что это ее ошибка, ее зона ответственности как куратора, что я занимался без преподавателя, без контроля. В общем, она вытащила меня. Но связь оставила. Иногда она дергает за ниточки. И сегодня я попытался их порвать.

– И она тебя сделала.

– Как видишь, – вздохнул Мурасаки. – Мне кажется, она никогда меня не отпустит. Это слишком удобно. Ментальный контроль запрещен без весомых причин, и все они перечислены в наших правилах. Но если связь установлена, попробуй докажи, что там был контроль. Никто не докажет. Никто даже не думал, что это надо доказывать.

Сигма рассматривала Мурасаки. Интересно, зачем Констанции ментальный контроль над ним? Кто он вообще такой? Кем он был до того, как оказался в Академии? Тогда, на стене, он ничего не рассказал ей про себя. И непохоже, что расскажет. Нет, с Мурасаки явно связано что-то еще.

– Сколько ты провел в статусе полного погружения? – спросила Сигма.

– Дней пять, наверно. Если по нашему времени. По локальному наверно раза в два больше.

У Сигмы перехватило дыхание. Десять дней. Десять дней ты торчишь в мире, где у тебя нет никаких возможностей. Мир, который ограничен рамками модели. Ты знаешь. И ничего не можешь сделать. И понимаешь, что не можешь вернуться. Ты понимаешь, что обречен. И что даже самоубийство тебе не поможет. По сути, ты и умереть там не можешь, только жить вечно.

– Я бы с ума сошла, – тихо сказала Сигма.

– Может, я и сошел, – легко улыбнулся Мурасаки и допил сок. – Давай я тебе деньги отдам за сок и груши, а?

– Жилетку мне верни, – проворчала Сигма, спрыгивая с парты и садясь рядом с Мурасаки. – Ты извини, пожалуйста, что я Кошмариции подсказала, как снять головную боль. Я же не знала, что это из-за тебя… из-за того, что ты пытался вырваться.

– А если бы знала? – с интересом спросил Мурасаки. – Не подсказала бы?

Сигма пожала плечами. Задумалась.