Кроме того, она вызвала у меня интерес. Одолжение, да?

Хмм.

— Не занят, — говорю я ей. — И мне нужен кофе. Дай-ка я обуюсь.

Мы заходим за кофе в киоск на краю Гайд-парка. За короткую прогулку сюда мы поддерживаем лёгкую беседу. Разговор о том, как прошла наша неделя, о том, как она провела вечер в Jean Georges и как ей нравится жить в нашем здании.

Всё это время я пытаюсь разгадать, о чём же она собирается меня попросить. Решаю, что должно быть это искусство. Она пришла, чтобы прокомментировать свое мимолётное замечание на ужине у родителей о том, что мне следует заглянуть к Либерману. Наверняка ей нужно несколько рекомендаций, чтобы произвести впечатление на начальство, и она хочет потихоньку меня раскрутить. Только вот, похоже, ей ужасно стыдно за то, чтобы делать что-то столь не элегантное в её глазах, как реклама своих услуг.

Вряд ли она понимает, что я скупил бы всю гребаную галерею, чтобы вызвать улыбку на ее розовых губах. И да, это делает меня настоящим монстром — мне будет приятно чувствовать, что она хотя бы немного мне обязана.

Когда мы идём через розарий, сияющий всей своей свежестью в начале лета, я решаю, что мы достаточно поговорили о пустяках, и с меня хватит попыток удержать свои мысли от того темного места в моем сознании, где я беру ее блестящий конский хвост и оборачиваю вокруг своей руки, пока толкаю Белль на колени.

Мне тридцать шесть.

Это значит, что она на четырнадцать лет моложе меня.

Если бы она была на четыре года моложе, она была бы вдвое младше меня.

Иисус.

— Ты была очень загадочной, когда я открыл дверь, — говорю ей, одаривая улыбкой, которая, надеюсь, выражает «ты можешь мне доверять», а не «я хочу трахнуть твою двадцатидвухлетнюю киску». — Выкладывай, что у тебя там? Какое одолжение и чем я могу помочь?

Она смотрит на меня с чистым ужасом.

Возможно, я недооценил хищный оттенок своей улыбки.

— Это самый неловкий поступок, который я когда-либо совершу в своей жизни, — признается она, и я не могу удержаться от улыбки, потому что она говорит как подросток.

— Сомневаюсь. — я подбадриваю ее. — Это связано с галереей?

— Галереей? О. Нет.

Ладно. Я в замешательстве поджимаю губы и жду, пока она наконец скажет, о чём речь.

Она прижимает нижнюю губу к стаканчику с кофе, и я напрягаюсь. Иисус Христос. Она такая красивая. Ее профиль в солнечном свете — само совершенство. Нежный изгиб ее хорошенького носика. Изящная россыпь веснушек.

Этот чертов рот.

— У тебя есть клуб, — бормочет она в свою чашку, и ее рот так отвлекает меня, что я почти пропускаю то, что она говорит.

— Ага, «Алхимия», — выдавливаю я. Не ожидал, что разговор пойдет об этом. Пожалуйста, она же не собирается читать мне лекцию о морали?

— Точно. — она прочищает горло. — Я хотела подробнее узнать о, э-э, программе… Раскрепощение?

Ну, я онемел от изумления.

Я останавливаюсь, в голове шум, и смотрю на нее, разинув рот.

— Раскрепощение? — переспрашиваю резче, чем намеревался. — А что с ней?

Она идёт вперед, и я делаю несколько шагов, чтобы догнать ее.

— Я подумала, что это может быть… подходящим, — бормочет она. — Для меня. Но мне нужно больше деталей.

У меня галлюцинации. Я знал, что Даррен слишком сильно ударил меня этим утром. Я ни за что не прогуливаюсь по Гайд-парку со своей слишком молодой, слишком великолепной соседкой, о которой я фантазировал, трахая свой кулак (и других женщин) на этой неделе, и вдруг она заговорила о моем секс-клубе, одной из самых инновационных программ и своём интересе к ней.

Ни за что.

Не могу сказать, скольких людей я трахнул, насколько бесцеремонно я отношусь к сексу, но мой голос, несомненно, сдавлен, когда я заставляю себя сказать что-нибудь в ответ.

— Ты хочешь сказать, что… не занималась сексом?

Я украдкой смотрю на неё, и она кивает, пряча лицо за чашкой кофе. На шее и щеках у нее выступил румянец. Стискиваю челюсти, пытаясь взять себя в руки.

— Что ж, спасибо, что доверилась мне, — спокойно произношу я.

Потому что речь не обо мне и не об извращенных реакциях моего внутреннего неандертальца на ее невинность и красоту.

Речь о ней.

Даже если эта невинность только что стала в миллион раз привлекательнее, потому что, Господи Иисусе.

Она сказала мне, что ее никогда не трахали. Люка, или Карла, или какого-нибудь ее ужасного университетского бойфренда, которого я представлял, не существует.

Она нетронута. Не подозревает о том, насколько возвышенными могут быть некоторые аспекты человеческого опыта.

И, как того требует долбаная прозорливость и небесное вмешательство, она обращается ко мне за помощью.