— Как ты думаешь, Белль, у тебя когда-нибудь был оргазм? — спрашивает она.

Я быстро киваю.

— Да. Когда я… ну, понимаешь… одна. С этим нет проблем.

— Отлично. — она снова скрещивает ноги и говорит непринужденно: — Знаешь, я была сексуально активна в течение шести лет, прежде чем испытала оргазм от рук другого человека.

Мои глаза расширяются.

— Серьезно? — в это трудно поверить. Эта женщина, сидящая передо мной, такая уверенная в себе и красивая, и с такой работой, как эта. Все выглядит так, как будто из нее вот-вот хлынут оргазмы, будто она точно знает, в чем ее потребности, и горе тому, кто их не удовлетворяет.

— Ага. Это очень, очень распространено, особенно в юности, когда парни ни хрена не понимают, что делают.

Я хихикаю. Мне действительно нужно было это услышать. Но это несправедливо по отношению к моим бывшим.

— Мне хотелось бы думать, что ты права, но уверена, что мои простои не помогли.

— Уверена, ты права. У нас, женщин, большая часть возбуждения происходит здесь. — она постукивает себя по виску. — Так что, если ты волнуешься или чувствуешь вину, ты не сможешь отключиться и расслабиться настолько, чтобы кончить. Как ты сейчас смотришь на секс с моральной точки зрения?

— Что ж, это сложный вопрос. — я пытаюсь нервно рассмеяться и опускаю взгляд на свою кофейную чашку. — Я отвергла многое из того, чему меня учили в школе, на мессе и родители. Думаю, что многое из церковного учения о сексе устарело и, откровенно говоря, нелепо. Не думаю, что должна чувствовать вину за то, что наслаждаюсь своим телом.

Я смотрю на нее в поисках одобрения, и она ободряюще улыбается.

— Но… столько всего все еще остается. Похоже, что мой мозг хочет знать, из-за чего весь сыр-бор, злится даже на то, что упустил так много. Но мое подсознание все еще несет на себе весь груз и чувство вины, и я ловлю себя на том, что иногда делаю предположения, даже не осознавая их. Например, секс должен быть актом любви. Или он должен быть с верным партнером. Или что хотеть чего-то помимо этого — грязно. Неправильно. Или… я немного принижаю себя, даже рассматривая что-то вроде этого места.

Полагаю, что одна из приятных вещей в разговоре с кем-то, кто руководит секс-клубом, заключается в том, что они, по-видимому, уже слышали что-то подобное. Точно так же, как Женевьева, по-видимому, не осуждает и тех людей, которые хотят спать со всем, что движется, и мой собственный субъективный, ханжеский багаж. Она просто кивает и морщит нос, как будто понимает и знает, что это тяжело.

— Я не психотерапевт, — произносит она, — но я могу себе представить, что когда каждый взрослый в твоей жизни на протяжении всего детства и юности давал тебе такое четкое послание, невероятно трудно сбросить эти оковы. Но я также вижу, что ты умная, вдумчивая молодая женщина.

Она делает глоток кофе, прежде чем продолжить.

— Белль, единственный человек, чья точка зрения здесь имеет значение, — это ты. Не родители, не бывшие учителя, не Церковь. Никто, кого ты могла бы здесь встретить. У тебя есть свой собственный моральный компас, и тебе позволено учитывать все мнения окружающих и относиться к ним только как к мнению. В итоге ты сама решаешь, что делать со своим телом.

Я смеюсь.

— Почти уверена, что эта последняя фраза является антитезой всему, чему учит католическая церковь.

— Что ж, это меня злит, — тихо говорит она, прежде чем заметно взять себя в руки. — Но давай смотреть вперед, а не назад. Что привело тебя сюда? Что ты надеешься получить от программы «Раскрепощение»? Используй любой язык, который считаешь нужным. Если проще говорить в более широком смысле, попробуй.

Я ерзаю на диване. Потому что некоторые проблемы, некоторые мои надежды и мечты — это концепции, которые мне трудно сформулировать даже в голове, не говоря уже вслух грубыми, сексуальными словами.

По крайней мере, когда я нахожусь в своем рациональном состоянии.

Когда я лежу под одеялом, зажав пальцы между ног, язык, на котором шепчут мне безликие незнакомцы, столь же грубый, столь же наглядный, сколь и пугающий.

И мне это нравится.

Но я не собираюсь признаваться в этом Женевьеве здесь, посреди дня, за цивилизованным латте с овсяным молоком.

Придётся говорится в общих чертах.

— Мне надоело что я не понимаю из-за чего такая шумиха вокруг этого, — говорю ей. — Я загадала желание на новый год потерять девственность, но так и не нашла никого, кто достаточно бы привлекал меня и кому доверилась бы. — за исключением твоего коллеги, бога секса, о котором не могу перестать фантазировать, но он слишком пугает меня, и я знаю, что он никогда бы не обратил внимание на такую женщину, как я. — Кроме того, я не хочу, чтобы это было действительно дерьмово.

Женевьева смеется.

— Да. Это обоснованный страх.

— Именно. Я знаю, что это будет больно, но не хочу, чтобы было неловко и ужасно. Я хочу быть… в моменте, понимаешь? Есть вещи, которые… возбуждают меня, и я хочу найти кого-нибудь, кто сможет меня завести. — я вздыхаю в отчаянии как от своей ситуации, так и от своей неспособности сформулировать, что мне нужно в этом контексте.

Я пренебрежительно машу рукой.

— Просто хочу, чтобы кто-то свёл меня с ума и заставил почувствовать себя желанной, а не совершенно бесполезной. Теперь, когда я ждала так долго, думаю, что обязана сделать это ради себя.