Она моргает. Я откидываюсь на спинку стула.

— Как ты… Я имею в виду, какая история стоит за «Алхимией»?

Подходит официант, чтобы наполнить наши бокалы. Я жду, пока он нальет, вернёт бутылку в ведерко и накроет сверху белой салфеткой.

— У нас возникла идея три-четыре года назад. Ты знакома с Джен — мы учились с ней, Каллумом и Заком, нашими другими соучредителями. Также я учился в школе с Кэллом и Заком. Вокруг Мэйфэра открывалось много клубов для представителей. Мы присоединились к нескольким, было весело. Предсказуемо. Тотальные мясные рынки, очевидно. Они довольно быстро стали шаблонными. Просто богатые люди, которые хотят трахаться и трахаются дальше. Мы подумали, что за те деньги, которые они брали, мы должны получать больше удовольствия. Глупый каламбур.

Она вознаграждает мою неудачную шутку легкой улыбкой.

— В любом случае, вокруг было несколько всплывающих секс-клубов, которые хорошо работали. Мы подумали, что было бы забавно попробовать что-то более постоянное. Где правила и отбор помогут почувствовать себя гораздо безопаснее, чем в любом из тех других мест, но где также могли бы попробовать вещи, о которых вы, может быть, просто мечтали.

Она кивает.

— Логично. Мэдди никогда не уходит домой одна из «Аннабель». Иногда я волнуюсь, потому что многие из этих парней обладают большими деньгами, и Бог знает, на что они могут думать, что имеют право. Это меня пугает.

— Именно. Безопасность и свобода идут рука об руку. Ты не можешь расслабиться, если не чувствуешь себя в безопасности. Это лежит в основе всего, что мы делаем.

— Так почему же название «Алхимия»?

Я ухмыляюсь.

— Это придумала Джен. Но мы все согласились. Мы хотели чего-то сдержанного. Элегантного. «Клуб извращенного траха» не подходил.

Она снова хихикает, и моя улыбка становится шире.

— Чем больше исследований мы проводили, тем больше это название казалось идеальным. В нем есть вес. Предполагает множество возможностей, и нам это очень понравилось. Мы хотели, чтобы наши члены клуба чувствовали, что могут прийти одним человеком и уйти другим, что они прошли через нечто трансформационное. Что делали первые алхимики? Пытались превратить один материал в другой. Они смотрели на материю и не купились на идею о том, что ее судьба обязательно должна оставаться такой во веки веков. Мне хотелось бы думать, что мы применяем такой подход к людям. Алхимики пытались создать эликсир бессмертия. Почему бы нам не попытаться найти в жизни больший смысл, чем тот, который преподносит нам вежливое общество?

Я полностью завладел ее вниманием. Эти огромные тигриные глаза устремлены на меня, губы слегка приоткрыты. В одной руке она держит бокал с шампанским. Другой сжимает голое колено, на которое мне категорически запрещено смотреть.

Она выдыхает.

— Когда ты это так формулируешь, это действительно звучит довольно романтично.

Это заставляет меня издать довольный смешок.

— Не думаю, что кто-то назвал бы то, что происходит в «Алхимии», романтичным. Но то, что есть… трансцендентно. — я выдерживаю ее пристальный взгляд. — Потому что я знаю, что ты сама еще этого не знаешь, Белль, но поверь мне, когда я говорю тебе, что нет ничего более трансцендентного, чем по-настоящему отличный секс.

Ее взгляд. Вот он, тот самый. Это желание сражается со смущением, и в данный момент желание побеждает. Рискну предположить, что оно побеждает до такой степени, что она почти забывает, что должна чувствовать смущение.

Неа. Я ошибаюсь. Проклятье. Она резко опускает взгляд, отворачиваясь от меня.

— Белль.

Она поднимает взгляд.

— Тебе не нужно смущаться рядом со мной. Я все это видел, милая. И требуется серьезное мужество, чтобы делать то, что ты делаешь. Честно говоря, я впечатлен.

— Меня не смущает, что ты говоришь о сексе. — она теребит что-то на своей юбке. — Мне стыдно, что мне двадцать два, и мне нечего добавить к этому разговору. Это унизительно.

— Эй. Это не унизительно. Ты справляешься, помнишь? И нет ничего плохого в твоем возрасте и неопытности. Важно то, что ты движешься в своем собственном темпе. У тебя есть вся оставшаяся жизнь, чтобы наверстать упущенное, если захочешь.

Даже когда говорю ей это, у меня в ушах возникает странный шум. Позорная, патриархальная часть меня, которая не хочет, чтобы она освободилась. Часть меня, которая идет вразрез со всем, за что мы выступаем в «Алхимии», и все же часть, которую я не могу отрицать.

На что бы это было похоже, если бы она не решила открыться миру возможностей, которые она упускала, в самой свободной обстановке, которую мы только могли создать?

На что бы это было похоже, если бы она пошла другим путем? Встречалась с таким парнем, как я? Выбрала меня, чтобы показать ей, как все может измениться между нами?

Как два человека могут стать настоящими алхимиками, не имея ничего, кроме собственной плоти?

Я сглатываю.

Слава богу, что этим делом занимается Женевьева. Потому что она видела меня насквозь. И дело не во мне или моем желании поглотить Белль. Это о Белль и пробуждении ее желаний способом, который выходит далеко за рамки моего понимания.

Последнее, что ей нужно, — вырваться из лап своего долбанутого отца прямо в контролирующие руки другого мужчины, который хочет ее всю для себя.

Такого мужчины, как я.

— Тогда как тебе пришло в голову название «Раскрепощение»? — тихо спрашивает она.

Я отгоняю свой инстинкт превратиться в пещерного человека вокруг этой женщины и обдумываю её вопрос.

— Каллум предложил «Растление», — вспоминаю я с усмешкой.

— О нет! — она отшатывается. — Это ужасно.