Что я должна чувствовать.

Он смеется над помешанным на контроле.

— И что?

Я пытаюсь сердито на него посмотреть.

— Слушай. — он делает глоток вина и ставит свой бокал на стол. Теперь Рейф рядом, и меня охватывает трепет от того, что мы находимся наедине. — Вероятность, что я буду вовлечен, всегда была довольно высокой. Я чувствовал ответственность. Я ведь знаю твоих родителей. Хотя сейчас не хочу об этом думать. — он потирает лоб. — Но ты понимаешь, что я имею в виду. Я хотел убедиться, что для тебя все будет хорошо, насколько это возможно. Хорошо, но также, чтобы ты чувствовала себя в безопасности. Мне нужно было проследить за всем, но я не хотел говорить тебе об этом заранее, чтобы тебе не было дискомфортно.

С тех пор, как он сказал «ответственность», у меня в животе постоянно что-то сжимается.

Ух.

Боже, какая я глупая. Рейф настоящий ловелас, и делает эти вещи каждый божий день. Он все время трахает женщин, ласкает случайных девственниц на стороне, воздействуя на них своей магией, заставляя их чувствовать себя самыми желанными женщинами на земле на те несколько восхитительных минут, прежде чем он перейдет к чему-то более извращенному, чем я могу себе представить.

Хорошо.

Безопасно.

По сути, он ведет себя как учитель. Пытается донести до меня, что я его маленький ученица, по крайней мере, была ей прошлой ночью. Что он взрослый, что есть определенные правила для того, как он себя ведет и чему меня учит. А его подтекст? Ради бога, малышка, не влюбляйся в своего учителя.

В один миг он заставляет меня почувствовать, что мы были соучастниками преступления прошлой ночью, с химией, разгоревшейся между нами благодаря тому поцелую и его рукам, придающим волшебство, а потом внезапно я превращаюсь в простую девочку, не понимающую, как ей вести себя со взрослыми.

Потому что именно к этому все и свелось за последние несколько лет в университете. Когда я оберегала свою добродетель и отказывалась выходить за рамки. На меня навешивали ярлык неопытной, и каким-то образом это переводилось как «неловкая», что было смешно, учитывая, что я была, вероятно, одной из самых культурных и образованных студенток в университете.

Мне так надоело это. Вот почему я участвую в этой чертовой программе, ради бога. Хочу, чтобы это закончилось, и тогда никто не сможет меня опекать. С меня снимут мое позорное, обременительное бремя, курс моей валюты взлетит, и я стану хозяйкой своей судьбы.

Или что-то в этом роде.

— Я понимаю, — говорю я Рейфу резким тоном. Пренебрежительно. — Это не проблема.

— Хорошо. — он смотрит на меня как будто ожидает, что у меня будет какая-то детская истерика.

— Ты будешь на следующем сеансе? — спрашиваю я. — Просто чтобы я знала заранее. На этот раз.

Его карие глаза становятся почти черными. Он сглатывает.

— Да. Я буду вести ее. Джен введет тебя в курс дела, но это… это будет совсем по-другому. Полноценно.

Я чуть не смеюсь. Трое парней трогали мое практически обнаженное тело и довели меня до оргазма в секс-клубе, когда у меня были завязаны глаза, ну конечно, это не очень похоже на «полноценно».

— Я поговорю с ней, — говорю я, — все нормально.

Нормально. Рейф, король секс-клуба, стоит у меня на кухне и говорит, что проведет со мной что-то вроде «полноценного» сексуального сеанса, а я почти умело сохраняю безразличие. Мысленно похлопываю себя по плечу за хорошо проделанную работу. Игра в крутую девчонку утомляет.

— Отлично. — на его лице читается явное облегчение, и я размышляю о том, что мальчика можно забрать из школы-интерната, но нельзя забрать школу-интернат у мальчика. Рейф может быть лучшим любовником сотен обожающих его женщин, но в нем все еще есть та социальная неловкость, которая кричит о том, что он не был воспитан среди женщин. То, что я росла со своим братом Дексом, дало мне представление о странных и удивительных механизмах мужской психики, что было полезно, учитывая, что я училась в монашеской школе. Хотя он переехал в Нью-Йорк, пока я была на учебе, и с тех пор я не могла рассчитывать на его взгляд на жизнь.

Не то чтобы я винила его за побег с корабля. У него был правильный путь. По его словам, он хотел избавиться от папиного «ядовитого католицизма».

— Что вы делали, когда вышли из комнаты? — выпаливаю я, не в силах удержаться. У меня зашкаливает чувство упущенной возможности, связанной с их уходом, и оно до сих пор там. Я все еще маленькая девочка, от которой отвернулись взрослые. Они по-прежнему могут пойти и повеселиться в комнате, которую я даже представить себе не могу, в комнате, которая в равной степени приводит меня в ужас и интерес.