Папа делает шаг ко мне.

— Ты грязная маленькая шлюха. Знаешь, что это смертельный грех. Как ты могла?

У меня отвисает челюсть, лицо застывает от ужаса и неверия, а глаза наполняются слезами. Он ведь не просто так это сказал, правда?

— Эй! — Рейф кричит так громко, что я радуюсь, что стою, скрестив ноги, потому что это пугает меня до чертиков. — Ты не имеешь права так с ней разговаривать. Белль, детка, мы идём ко мне. Этот мужик чокнутый, и я больше ни секунды не потерплю его ненавистнических высказываний.

— Не смей проявлять неуважение ко мне. Это мой дом! — орет папа. Если я на грани описаться, он явно на грани сердечного приступа или, по крайней мере, инсульта.

— Да мне насрать, — рычит Рейф. Я никогда не видела его таким. Он похож на разъяренного быка, ноздри раздуваются, глаза горят яростью. Не знала, что он способен на такое. Он же не стал бы бить папу, правда? — Вы потеряли всякое право на мое уважение и уважение вашей дочери, как только заговорили с ней подобным образом. Вам должно быть чертовски стыдно за себя. Белль. Мы уходим.

Я ошеломленно оглядываюсь по сторонам. Я босиком, в одном халате.

— А как же мои вещи?

— Возьми телефон, детка. — он кивает в сторону спальни. — Тебе больше ничего не нужно.

— Не смей, — говорит папа. — Тебе нужно сходить на исповедь, девочка моя. — он такой пугающий в своей неподвижности. Как будто одержимый. Я никогда не видела его таким разъяренным.

— Еще одно слово, — Рейф тычет в него пальцем, — и я не буду отвечать за свои действия. Белль, иди.

Я, пошатываясь, добираюсь до своей комнаты и оглядываюсь на неубранную, но часто используемую кровать. Наверное, я в шоке. Нахожу свой телефон и хватаю его. Когда возвращаюсь в холл, мужчины сердито смотрят друг на друга. Я не могу справиться с напряжением в этой комнате. Я должна уйти отсюда. Сейчас. Беру Рейфа за руку, и он крепко ее сжимает.

— Мы уходим, — говорит он папе. — Когда вы, черт возьми, остынете и будете готовы извиниться за свои гадкие слова, может быть, она выслушает. Может быть. Если повезет.

Он ведет меня к входной двери, наклоняясь, чтобы поднять мое нижнее белье и платье.

— Мы еще не закончили, Белина, — говорит папа с восхитительным пренебрежением к угрозе, которую Рейф представляет для его безопасности прямо сейчас. — Если ты покинешь этот дом, даже не думай возвращаться.

Я сгибаюсь пополам, как от удара, холодность, жестокость и презрение в его словах поражают меня, как удар в живот. Рейф подхватывает меня на руки, без усилий держа и мою одежду.

— Ты ненормальный ублюдок, — Рейф рычит прощальный выпад в адрес папы, распахивает входную дверь и выносит меня через порог.

ГЛАВА 39

РЕЙФ

Я никогда не испытывал такой ярости. Красный туман праведного гнева застилает мне глаза и расползается по венам, как самый опьяняющий наркотик. Моя прекрасная Белль в моих объятиях, уткнулась лицом в изгиб моей шеи, ее тело сотрясается от рыданий. Ее дыхание с хрипом касается моей кожи, и, видит Бог, мне хочется врезать Бенедикту Скотту по его осуждающей, экстремистской физиономии.

Прижимаю кончик пальца к кодовой панели у входной двери и пинком захлопываю ее за собой. Сильно. Останется вмятина, но, думаю, лучше на куске дерева, чем на носу Бена.

Во всяком случае, я так себе говорю.

Белль прижимается ко мне, когда я опускаю ее на свою кровать. Я снимаю обувь и куртку, забираюсь рядом с ней, прижимая ее к своей груди и перекидывая ногу через ее. Если я смогу прямо сейчас отгородиться от всего мира ради нее, я это сделаю.

Лежу и обнимаю ее. Я неподвижен, а она дрожит. Позволяю ей выплакать свою боль и потрясение. Пусть ее нервная система сама найдет выход.

В конце концов, мучительные крики переходят в хныканье, а дрожь прекращается. Моя рубашка намокла от ее слез. Провожу рукой по ее волосам, от макушки до поясницы, снова и снова. Я бормочу банальности. Все в порядке, милая. Я здесь. Я буду оберегать тебя. Этого недостаточно, но я чувствую себя беспомощным. Какая от меня может быть польза, когда ее собственный отец только что практически плюнул ей в лицо?

— Тебе что-нибудь нужно? — спрашиваю я, когда она замирает в моих объятиях, если не считать редких судорожных всхлипов.

Она качает головой, прижимаясь ко мне.

— Я не знаю, что делать, — признается она, хватаясь за мою рубашку.

— Тебе не нужно ничего делать прямо сейчас, — говорю я ей.

Она поднимает голову. У нее покраснели глаза, маленький вздернутый носик припух, щеки мокрые. Я не хочу отворачиваться от нее, чтобы найти салфетку, поэтому поднимаю отворот ее халата как можно выше и промокаю ей глаза махровой тканью.

— Я не могу туда вернуться, — говорит она, и на ее лице застывает выражение паники. — Но все мои вещи там.